Тара Конклин - Последний романтик [litres]

Нони с Данетт оставались в доме. Кэролайн слышала тихое позвякивание приборов и посуды, собираемых в стопки, еле различимый звук открываемого холодильника. «Они убирают со стола, – поняла Кэролайн. – Хорошо».

Она заметила на клумбах компостные кучи, которые вчера разложил там садовник, со словами, что с утра все закончит, и где же он? Весь двор, поняла Кэролайн, был в жутком беспорядке. Садовник опоздал, кейтеринг ждал, что она подтвердит конечное количество, цветы, скорее всего, вянут где-то в багажнике фургона флориста.

Но ей было плевать. Это праздник Натана. Это неважно.

Начни с малого .

На траве валялась пластиковая бутылка из-под колы. Она подняла ее. Из открытого горлышка раздавалось приглушенное жужжание: внутри по стенам бутылки билась разъяренная пчела. Изнутри пластиковые стенки были покрыты липкими остатками колы, и пчела двигалась активно, но замедленно, как будто занималась этим уже долго, так долго, что почти сдалась и приготовилась к смерти, но инстинкт все еще заставлял ее предпринимать попытки к спасению.

Осторожно держа, Кэролайн отнесла бутылку на край лужайки, подальше от дома. Там они еще не успели навести порядок, и этот край оставался заросшим и диким, хотя они с Натаном каждой весной говорили, что надо бы с ним разобраться. Кэролайн даже нравилась эта дикость, заросли травы и ряд высоких елей, затеняющих лужайку, но отделяющих их от противных соседей, сын которых играл на трубе, а мать была против прививок. В траве росли одуванчики, которые выжили и плевали на антиодуванчиковую кампанию, которую Натан проводил каждую весну на верхней лужайке, выкапывая их под корень.

И тут, над наглыми одуванчиками, Кэролайн перевернула бутылку и осторожно постучала по ней, раз, другой. Пчела прекратила жужжать и поползла к горлышку, на секунду замерла на краю, словно вознося краткую, но истовую молитву благодарности за спасение, а затем взмыла в воздух и улетела от Кэролайн и места своего заточения. Кэролайн следила, как она полетела в сторону дома и башенки. Как она любила эту башенку! С самого первого взгляда на этот дом ничего больше не имело значения. Романтика изящного шпиля, таинственность изогнутого окна. Рапунцель, Рапунцель, спусти свои волосы. Взрослая женщина, мечтающая о сказке.

Кэролайн фыркнула. Она вернулась к дому и швырнула бутылку в мусорный ящик у задней двери. На секунду она прислушалась, как шпион, к тихому бормотанию голосов, доносящемуся изнутри: Нони и Данетт рассматривали карту или обсуждали достопримечательности Вены. Она должна вернуться к ним; должна убедить их, что с ней все хорошо, это просто неудачный день, она просто ошеломлена свалившимися делами, заболевшими девочками и праздником.

Может быть, это действительно Нони испекла тот кекс для Джо. Кэролайн редко думала о том, что Нони делала для них, в основном о том, чего она не делала.

И тут Кэролайн вспомнила: как-то на Пасху тетя Клаудия прислала Нони старинный фамильный рецепт Скиннеров. Он был немецкий или австрийский, этот кекс, на который пошел фунт масла, куча корицы, миндаль, изюм, сахарная пудра для посыпки. Нони нарезала всем аккуратные ломтики. Все медленно, благоговейно ели. Кекс был прекрасен. Когда все закончили, Джо на секунду замер, возбужденно стуча пальцем по столу, а потом подтянул к себе блюдо с кексом. Он схватил вилку и отломил огромный кусок, открыл рот так широко, как только мог, и запихал его туда. «Обожаю», – сказал он с набитым ртом, и это прозвучало как: «Ововаю». Он лопал кекс так быстро, как только мог, и Нони рассмеялась. Пудра покрывала все лицо и руки Джо, была даже в волосах. Нони смеялась и смеялась, и мы все засмеялись тоже и смеялись до тех пор, пока нам не пришлось плакать, потому что Джо сожрал весь наш прекрасный кекс.

Вспомнив все это, Кэролайн снова рассмеялась: Нони в конце концов оказалась права. Она нагнулась, истерично смеясь. Она едва могла дышать. У нее на глазах выступили слезы. И внезапно Кэролайн страшно захотелось увидеть сестер. Это желание ударило ее прямо в грудь, так сильно, что она покачнулась. Она больше не помнила подробностей ссоры со мной, или почему Рене так яростно противилась поискам Луны.

Начни с малого.

Кэролайн побрела назад между столов, к клумбам, которые были красивы и заброшены. Ей в шлепанцы набилась грязь. Вырванная трава, старые трубки от полива, давно забытая песочница были покрыты грязью и отчетливо – даже на расстоянии – воняли кошками. Расплавленная смесь земли и дерева, из которой возвышался ее дом, распространилась везде вокруг. Лужайку усеивали эти мелкие вещи – кусочки лего, бумажные веера, теннисные мячики, купальное полотенце, деревянная ложка, линейка – все это высыпалось из окон и дверей, словно бумажки от конфет, рассыпанные каким-то обжорой. И все это она должна была убрать – праздник, праздник! – но вместо этого Кэролайн восхищалась всем этим с какой-то болью. Она любила этот дом, этот двор, старые ржавые качели и гниющий огрызок яблока со следами зубов ее сына. Она любила эту жизнь, но любила ли она его? Кэролайн резко вдохнула. Разве может быть, чтобы она больше не любила Натана? А может быть, она вообще его не любила?