Владислав Баяц - Хамам «Балкания»

Когда они вошли наконец в это столпотворение людей, животных, улочек, света и тьмы, то поняли, что составляет душу этого места: прежде всего люди. Здесь все обращались к ним, но не так навязчиво, как арабские торговцы, и не только для того, чтобы всучить какой-нибудь товар. Люди приветствовали их по-соседски, уважительно. Кто-то узнавал беглербега и объяснял соседям, что это «потурченец», и добавлял: «тот, который помогает сербам». Поначалу каждый раз эти слова задевали Соколовича, но потом он остановился и сказал себе: «Да, это я. И такой и другой».

Казалось, по пестроте жителей Белград ничуть не отставал от Истанбула или других больших городов. По одежде, языку, товару, говору и поведению можно было видеть, что здесь, кроме белградских сербов и приезжих из других краев Сербии, было много сербов, переселившихся из Боснии, – и католиков, и православных, и мусульман, а также дубровчан, турок, греков, евреев, армян, болгар, венгров, цыган… Они были постоянными жителями Белграда. За прилавками и в магазинах можно было увидеть и услышать торговцев – приезжих арабов, персов, татар, людей всех цветов кожи и языков мусульманского Востока. Кто-то приезжал сюда специально, а кто-то торговал, так сказать, проездом. Как сказал им один торговец, это был «настоящий Мисир Румелии» [57].

Отойдя от лавок и заглянув за них, они увидели еще одну красу этого края: почти у всех домов были свои сады или виноградники. Дома тонули в буйной роскошной зелени садов. Это делало тылы торговых рядов мирными – словно все силы природы всего в нескольких шагах от кипящего базара усмиряли беспокойный мир сотен звуков и движений.

Между тем следовало признать, что по сравнению с их прежними приездами в Белград всего этого – и звуков и движений – стало неизмеримо больше. Этот базар со временем, частично благодаря Мехмед-паше Соколовичу, стал заметным центром и перекрестком многих путей: и политики, и денег, и походов, и знаний.

Нашли причины для того, чтобы оставить здесь свой след и некоторые османские богатеи вроде Мехмед-паши Яхъяпашича, смедеревского санджак-бега и его брата Бали-бега, первого белградского аги в 1521 году (оба были сербами по крови). Первый оставил после себя мечети, текии, медресе, фонтаны… Он даже построил караван-сарай, который переделали в имаретский хан. Этот хан считали «божьим вакуфом», потому что каждый мог оставаться в нем целый месяц и не платить ни гроша, а «только должен был помолиться за душу благодетеля». Тут были караван-сарай султана Сулеймана Великолепного (в Нижнем городе, у реки Савы) и его царский хамам (на берегу Дуная), а также сарай и хамам Пири Мехмед-паши, великого визиря времен завоевания султаном Белграда, неподалеку от мечети Ферхад-паши.

Благодаря толпам, шуму и гаму Дорчол казался самым густонаселенным районом города. Подгоняемый любопытством, Баица пытался представить его без всех этих людей на улицах. А вскоре им представилась возможность увидеть его именно таким. Молодой подмастерье, представившийся работником князя Радиши Дмитровича, вручил приглашение хозяина посетить его сегодня вечером по указанному адресу. Баица любезно принял его и велел парню передать, что он непременно будет.

Иосиф, словно воспрянув ото сна, перестал зарисовывать махалу и удивленно спросил:

– Как ты отважился открыто и без стеснения принять приглашение от серба?

– Он вовсе не обычный горожанин. Он – сербский князь. А ты, похоже, не знаешь, что я, беглербег, по поручению султана наделил местных князей в сербских городах частью обязанностей, чтобы не сказать, властью, наряду с местными агами. Этот князь именно из таких князей! И еще: я понимаю твою озабоченность, но это не тот случай, чтобы ты слишком расстраивался из-за предстоящей встречи с сербом. Пока я это делаю открыто, великому визирю не о чем беспокоиться.

В условленное время они явились по указанному адресу. Дорчол не спал, но был тих. Он отдыхал весь, кроме нескольких кафан, из которых, словно из какого-то раструба, доносились голоса, не очень похожие на дневные.

Хозяин встретил их скромно, но держался при этом как-то торжественно. Он просил простить его за то, что принимает их по сербским обычаям.

Когда Дмитрович вышел, чтобы позвать еще кого-то из других комнат дома, Баица признался:

– Я и по службе, и неофициально переписываюсь с князем. Эту встречу мы запланировали давно, но ждали повода, который не зависел бы только от нас.

Иосиф удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал.