Владислав Баяц - Хамам «Балкания»

Правда, могут случиться удивительные вещи. Я мог бы привести в пример самого себя. Собственно, в последние годы, наверное, по причине того, что я уже намотал невероятный километраж, мои чувства перед поездками претерпели изменения, да и, признаться, перед возвращением из них тоже. Как именно? Прежнее подразумевавшееся возбуждение или трепет перед отъездом наряду со сдержанной радостью превратилось в какое-то весьма странное ощущение грусти. Это стало повторяться и перед возвращением из путешествия: удовольствие при мысли о возвращении к своему и своим дополнялось ощущением мягкой и нежной печали, вызванной необходимостью покинуть место временного пребывания. Если бы кто-то вынудил меня найти разницу между такими отъездами и возвращениями, то я, признаюсь, сделал бы это. Мне кажется, что я лучше понимаю печаль отъезда из края, где я находился временно, чем ту, что возникает перед отъездом из своего дома. Печаль оставления своего намного сложнее; она состоит из предчувствия, дилеммы, затаенного нежелания уезжать.

Может быть, тайна кроется в возрасте. Известно, что пожилые люди, в отличие от молодых, неохотно покидают дом, даже на короткое время. В старости появляется физиологическая неуверенность, которая в свою очередь вызывает психологическую, и это понятно: когда тело начинает отказывать в послушании и становится зависимым от помощи других, родных, близких людей, а в поездках их нет рядом, тогда картина ограниченной самостоятельности становится предельно ясной. Тело воздействует на дух! Даже если тело состарилось, а дух еще нет. В этом случае дух не в состоянии победить тело. Утверждать противоположное – все равно как если бы разборчивый потребитель чистого афганского продукта, смешанного с курительным табаком, обалдев от смеси, которая уложила его в кровать и заставила неподвижно лежать двадцать четыре часа, в то время как его мозг мчался со скоростью триста километров в час, стал бы утверждать, что он мысленно промчался несколько тысяч километров. Да, это так: мысль преодолела это расстояние за секунду. Но тело при этом не сдвинулось ни на миллиметр.

Но я еще не настолько стар. Я только вступил в процесс старения. Или же впервые осознал его. Хотя тело меня еще не предает. Правда, не знаю, существует ли вообще граница, определяющая начало старения, и тем более неизвестно, где именно она находится и как ее обнаружить, однако я не только начинаю задумываться над этим процессом с помощью других, более опытных людей, но и самостоятельно прихожу к некоторым заключениям. Впрочем, может быть, именно начало раздумий о старении и есть его начало?

Но, по правде говоря, я припоминаю – когда мне улыбнулась возможность всерьез заняться литературой, я впервые стал расспрашивать о старении, памяти и долголетии. Это было в начале семидесятых, мне было лет двадцать пять (наверное, процесс старения еще не начался), после прочтения книги «До невозможного» сюрреалиста и лингвиста Джордже Костича, который описал в ней свое детство с Джордже Йовановичем и Оскаром Давичо (вплоть до создания знаменитого альманаха «Невозможное» в тридцатые годы XX века). Костич написал ее уже в приличные годы, а я, прочитав ее прилично молодым, был поражен его памятью и описанием удивительных деталей детства. Мне повезло, что через своего товарища Бору Джоковича, одного из самых талантливых писателей, которых я знал (и который вскоре после этого, к сожалению, перестал эксплуатировать, по крайней мере открыто, свой талант), я смог выразить Джордже Костичу свое удивление. Его ответ был в той же мере удивительным и неожиданным для меня, возможно, в силу суровой правдивости и необычайной мощи. Впрочем, именно таким образом этот очаровательный и тихий член академии, который на склоне лет издавал книги молодых авторов в Калькутте (!) на «прекрасной древесной бумаге», продемонстрировал, насколько истинным сюрреалистом в литературе и живописи он был.

– Человек в старости понимает, насколько сокращается его будущее время, – ответил мастер. – Из-за этой нехватки будущего человек как бы компенсирует время, все чаще возвращаясь в молодость и детство. Так он создает иллюзию одинаковой длительности времени. Словно прошлое может заменить и продлить будущее. Затуманивается правда об отсутствии будущего, проясняются картины прошлого. Или проще говоря: чем меньше времени остается человеку, тем больше он ищет его в прошлом.

Это было своеобразным укреплением памяти. А с ее помощью делались новые выводы. Наверное, именно так рождается мудрость. Пересмотр давно известного, но с использованием личной энергии будущего, которая автоматически превращается в энергию прошлого. В таком состоянии человек становится гиперчувствительным, он способен видеть явления лучше, яснее, точнее, а может быть, и правдивее.