Наринэ Абгарян - Симон

– Сами придумывали рисунок?

– Нет. Шаблоны достались мне… на память.

– От кого? Впрочем, это не важно. А давайте вы оставите платки у нас, мы, думаю, быстро их продадим.

Сусанна стала отнекиваться, но он ее оборвал:

– Это повод видеться с вами чаще.

Она смутилась. Попыталась допить одним глотком кофе, подавилась гущей, закашлялась. Он налил ей воды, постучал по спине. Она ойкнула – не рассчитав силы, он ударил сильнее, чем собирался.

– Это от страха! – заоправдывался он, и она успокаивающе замахала руками – все в порядке.

До дома идти было далеко, но Сусанна решила прогуляться. Она шла, стараясь держаться тени, и думала о том, как мало в ее жизни было любви. У матери был отец, у отца – мать. Потом у него появилась другая женщина, с которой он счастливо прожил до самой своей смерти. У тетушек была бабушка. Младшая тетушка пережила ее на несколько лет и умерла от пустяковой простуды. Врачи не могли взять в толк, как такое могло случиться, но Сусанна знала – она ушла не из-за болезни, а потому, что лишилась смысла своего существования. Два главных человека ее жизни – мать и старшая сестра – покоились в земле, и она последовала за ними, воспользовавшись первым подвернувшимся случаем.

Брат, единственный, кто по-настоящему любил Сусанну, рожден был не для жизни. Она это знала и оберегала его, как умела. Но спасти не смогла.

У нее была подруга, но она ее предала. У нее был любимый человек, с которым она собиралась прожить сто лет и умереть в один день, однако он ее бросил. Сусанна так и не простила его, но и особого зла не держала. Она не то чтобы верила в судьбу, но не сомневалась, что написанного на лбу не изменить. Ей, наверное, суждено было расстаться с Симоном, а потом, спустя шесть лет, снова сойтись, чтобы, прожив с ним под одной крышей почти год, разбежаться, теперь уже навсегда.

Она его действительно любила, каким-то израненным оголтелым чувством. Летела с работы домой на всех парах, чтобы успеть к его приходу накрыть стол. Не отходила от него ни на шаг, обнимала, держала за руки, гладила и целовала. Даже мылись они всегда вместе, она обожала его голое тело, красивые плечи, сильные крепкие руки, широкие уверенные ступни. Они были идеальными любовниками, совпадающими, словно детали безупречно сконструированного устройства. Там, где у нее был выдох, у него был вдох, где ей было душно, его бил озноб. Сосуществование было единственно возможным для них состоянием, врозь им казалось, что они задыхаются.

Симон перебрался к ней сразу же после похорон брата. Меланья рыдала и скандалила, не давала ему собрать вещи, а когда поняла, что его не удержать, легла на порог. Он перешагнул через нее и вышел. Детей за четыре года брака у них не случилось, любви – тоже. Симон уже заводил какие-то мимолетные связи на стороне, доводя жену до отчаяния. С ее чувствами он особо не церемонился. Женился потому, что переспали – влюбленная в него Меланья сделала все, чтобы привязать его к себе. По большому счету, он не обещал ее любить и не считал себя чем-то ей обязанным. Она очень старалась быть ему хорошей женой, но достучаться до его сердца так и не смогла. Отношения, вполне возможно, укрепили бы дети, но забеременеть ей не удалось. Сусанна была уверена, что причина кроется в ней. Нет, она не проклинала бывшую подругу и никогда не желала ей зла, но и не сомневалась, что каждому, абсолютно каждому суждено заплатить сообразную своему проступку цену. Меланья ее предала, и ценой ее предательства стала бездетная и безрадостная семейная жизнь.

Спустя годы, оборачиваясь на счастливое время, прожитое с Симоном, Сусанна все больше убеждалась, что своим возвращением он спас ее от безумия, в которое она неизбежно бы скатилась, оставшись в отцовском доме. После смерти брата она почти разучилась спать, вздрагивала от любого шума и проводила ночи в безуспешных попытках хотя бы задремать. Разбудить ее могло что угодно: капли дождя, стучащие по подоконнику, уханье совы, умиротворяющее пение сверчков, наводящее сон даже на ночных обитателей мира. Сусанна смастерила себе ватные затычки для ушей, однако толку от них было мало. Она завела привычку лежать на левом боку, лицом к стене, потому что, если оборачивалась к окну, в складках штор ей чудился силуэт бабушки и ее бесконечный отвратительный шепот. Часто, оказавшись между сном и явью, она обнаруживала себя запертой в том самом погребе и, проснувшись, яростно рыдала, заново переживая случившееся и не понимая, как выкарабкаться из той пучины, в которую ее ввергла жизнь.