Джилл Симс - Почему маму всё достало [litres]

Моя решимость не показывать слезы детям растаяла в ту же секунду, и слезы так и покатились из глаз. Я обняла ее и прошмыгала: «Спасибо, доченька».

– Ты же можешь с Джаджи разговаривать про жизнь, – шепнула она мне на ухо. – Или с курицами своими. Хотя с ними лучше не надо – они тебя не любят. С кем-нибудь другим, тебе надо выговориться, окей?

– Окей, – согласилась я. Джейн отстранилась, поймав себя на том, что в минуту слабости она прильнула к матери, а не к собаке.

– Да, мам, еще… – продолжила она.

– Что, милая? – с нежностью и гордостью за свою такую взрослую и полную сочувствия дочь спросила я.

– Сколько мы можем не ходить в школу из-за дедушкиной смерти?

Что же, приятно было осознавать, что, несмотря на все слабости и нежности, Джейн оставалась сама собой.

Я пошла вниз, прихватив подушки и одеяло для Саймона.

– Может, ты хочешь поговорить? – спросил он.

– Нет. Не хочу, – не сразу ответила я. – Я просто хочу перестать хоть на секунду об этом думать. Наверное, я завтра позвоню Ханне и с ней об этом поговорю.

– Хочешь обнимемся?

– Ой, спасибо, нет. Довольно объятий. Что-то сегодня моя квота на физические контакты с другими людьми вышла из-под контроля.

– Как скажешь.

– Знаешь, чего мне хочется?

В глазах Саймона зажглась надежда.

– Да не этого, дурак! Джина с тоником я хочу.

– Сейчас сделаю.

Я глотнула джина и уставилась в пустоту прямо перед собой. Вдруг до меня дошло.

– Слушай, ты весь день водил мою машину, – начала я обвинительным тоном.

– И что? – удивился Саймон. – Ты же была не в состоянии водить.

– Но ты же больше не имеешь права ее водить.

– У меня в страховке есть пункт, что я могу водить любое транспортное средство с согласия владельца, – ответил Саймон. – Ты ни о чем другом сейчас не можешь думать? Только о страховке на машину?

– Вообще-то это нейтральная тема, – возразила я. – Вон Джейн уже интересуется, сколько она может не ходить в школу из-за похорон, по мне так страхование автомобиля – очень приличная тема для разговора. Можно еще джина?

Помолчав довольно долго, я прервала тишину вопросом:

– Саймон? А что ты помнишь о моем отце?

– Когда я с ним впервые познакомился, он отвел меня в сторонку, чтобы поговорить «как мужчина с мужчиной».

– Правда? Ты никогда об этом не рассказывал.

– Да. Он мне тогда сказал: «Слушай сюда, если твои намерения насчет моей дочери серьезны, то хочу предупредить, даже не думай водить ее за нос, иначе то, что я с тобой сделаю, померкнет по сравнению с тем, что она с тобой сделает. Я ее воспитал так, чтобы она никому спуску не давала; мне даже и не надо угрожать тебе, она сама сможет за себя постоять. А я ей помогу избавиться от тела, на сколько бы частей она тебя не расчленила».

Я в голос рассмеялась, как бы абсурдно это сейчас ни звучало.

– Почему ты никогда не говорил мне об этом разговоре?

– Не знаю. Испугался, наверно, что ты отца послушаешь.

Давно пора было идти спать, но я так удобно пригрелась на диване, а после джина и вовсе меня развезло. Мы еще поговорили, выпили джина, и я заснула у него на плече. Сквозь сон помню, как он укрывал меня одеялом и приговаривал: «Я буду заботиться о тебе, дорогая, только позволь». Также сквозь сон, кажется, я ему отвечала: «Не надо обо мне заботиться. Сама о себе позабочусь. Я сильная независимая женщина. Отвали, мужчина!» – а может, мне это приснилось. Через несколько часов я проснулась, было уже утро, во рту у меня пересохло, голова болела, шея затекла, Джаджи лез целоваться, а Саймон кружил вокруг с чашкой чая.

– Хочешь, я останусь на сегодня? – спросил он.

– Нет, не нужно, – ответила я. – Сколько сейчас времени, пол-одиннадцатого? Ты дома не был с пятницы, а уже воскресенье, иди домой, ты уже два дня в одной и той же одежде ходишь, провонял весь.

– Твоя одержимость свежим бельем всегда меня поражала, – сухо ответил он.

– Попробуй тринадцать лет подряд каждый день напоминать Питеру переодеть трусы, тогда поймешь, – объяснила я. – Смотрю я сейчас на него, столько времени в ванной торчит, столько дезодоранта на себя наливает, надеюсь, заодно там и белье меняет? Или вместо этого все дезодорантом полирует? Дети встали?

– Нет, спят до сих пор. Кстати, я стирку запустил, – сказал он заискивающе.

– Ой, спасибо тебе, – смутилась я, представив на минуту, что он перебирал мое грязное белье.

Я поплелась в кладовку, чтобы выпустить собак на улицу, и глянула на стиральную машину. Сердце мое упало. Мои белые рубашки, фланелевая кофта Джейн (которую она затаскала уже до дыр) – все вместе крутилось в барабане, и еще там мелькал мой любимый розовый кашемировый джемпер. Программа стояла на 60°. С трудом подавила в себе гнев и решила ничего не говорить – в конце концов, Саймон пытался помочь. А ведь тысячу раз повторяла ему, что перед стиркой белье надо сортировать, и ничего кроме постельного белья с полотенцами нельзя ставить на 60°, и даже их можно стирать в обычном режиме, мысленно прошлась по адресу его дуры-мамаши, которая считала, что у нее родился принц, и ничему его не научила, поэтому он дома даже пальцем не шевелил и понятия не имел, как что стирать, ему, наверное, казалось, что на его полке чистое белье появляется по волшебству, и каждую ночь стиральные феи колдуют над его грязным бельем, чтобы утром оно вновь было чистым и отутюженным, как в сказке. Еще раз напомнила себе, что по сравнению с вопросами жизни и смерти, которыми мне предстоит заниматься сегодня, проблема убитого кашемирового джемпера представляется не такой уж и важной.