Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

Ко мне как-то вечером подошел солдат Третьяков по кличке Двадцатый, с кем мы ехали на заставу и служили там. Мы с ним сдружились. Прикольный парень из Коми, который смешил всех очень сильно. Он мне на ухо шепчет: «Слышишь, у меня сегодня день рождения, давай бухнем водки». Я сразу подумал, что из-за выпитых двухсот граммов горючего можно себе такого геморроя нажить, и лучше отказаться. Я Третьякову сказал, что не буду. Он мне: «Давай, я уже с сержантами договорился, и они дали добро после отбоя выпить, так как я их уже подогрел». Ну, раз сержанты знают, тогда можно, подумал я. Солдат Третьяков все организовал, и за свои одиннадцать месяцев я выпил в первый раз. Распили мы бутылку, лежа на кровати, на троих. Солдат Войнов, который меня ненавидел, был дневальным, и его душила жаба, что мы пили, закусывая хлебом с консервой, и он также понял, что мы пьем, не стесняясь старослужащих сержантов. Если бы это был не Войнов, а кто-то другой, я бы предложил хотя бы хлеба, но это был не тот человек, с которым хотелось делиться.

У нас в роте опять поменяли командира роты. Бывший командир уехал к себе в Кизляр. Его, я так понял, не воодушевила наша рота, и забрал он с собой контрактника-дагестанца, злого прапорщика Варцева, которого все боялись и который застрелил на заставе на глазах у всей роты собаку.

Как-то перед его отъездом я заступил в наряд дежурным по штабу. Я с ним близко никогда не контактировал, но боялся его как огня. На вид он был всегда спокойный, но вытворял такие вещи, которые я уже описывал и не поддавались здравому смыслу. Он был периодически просто зверем. Прапорщик в мое дежурство был ответственным по нашей роте. Дежурным по штабу я заступил в своей службе второй раз. Первый раз у меня был не совсем удачным, когда меня поставили с дембелем и местным солдатом, который я очень хорошо запомнил. В этот раз в наряде было кому мыть полы. Был один молодой и один моего призыва. Больше всего мне не нравился этот наряд, так как через штаб постоянно проходила группа специального назначения (ГСН), которые батальон ну никак не любили. Ребят из ГСН еще в зародыше, только по приходу в группу учили, что батальон — это пехота, а спецназ самые крутые. Никогда я не мог понять, что солдат в спецназе сорок человек, а батальон с тремя ротами, в каждой около восьмидесяти — ста двадцати человек, и всего порядка в сумме триста боялись их, и я в том же числе. Не сказать, чтобы я их боялся после демобилизации спецназовца Ары и Вити Амбала, которые были здоровыми не по годам. Но мне всегда не нравилось, что по одному они не лезли, а приставали, когда их было большинство. Подойдут втроем, двое держат, а один начинает по карманам шарить, что, конечно, группу в этом не красило. Спецназ не трогали только местных, так как они могли всегда дать отпор. У местных всегда была поддержка. Стоило им свистнуть, и гражданские местные чуть ли не в часть вламывались. Я старался ГСН (группе специального назначения) лишний раз не попадаться на глаза.

В наряде по штабу я знал, какие проблемы могут произойти у меня с ГСН, и решил ночью пойти спать с 22 до 2 часов ночи. В это время очень много хождений происходит группы спецназа, и произойти в это время могло все что угодно со мной. Я, перестраховавшись, пошел спать в первую смену. Я уже заснул, как около 23 часов меня будит дневальный. Конечно, посмотрев на часы и увидев прапорщика Варцева, я ужаснулся. Он повел меня в штаб. Сначала он завел меня в туалет, указав, что в туалете порядка нет. В туалете было в принципе чисто, но никто же не виноват, что после уборки там побывало человек пять, где-то наследили, где-то нагадили. Не следить же за каждой голой задницей, которая гадит. В коридоре прапорщик тоже докопался до столба: «Грязно, и надо все перемыть тебе, а твои с наряда идут спать, раз порядка нет. Чтобы туалет и коридор были чистыми!» — пригрозил он мне. Мне, мало того, было страшно вспоминая рассказы, как он в Чечне вставлял под ногти лезвия, как он избивал провинившегося солдата плеткой, засунув его на сутки в яму с водой, как я видел, что он избивал жестоко солдата, харкающего кровью, и убивал собаку на заставе при всех, самую добрую и умную. На вопрос «Ты понял меня?» я ответил: «Понял», — и он ушел. Я вздохнул с облегчением, но начал метаться, что мне делать. Я вытащил одного писаря с офицерского кабинета, штабную крысу. Штабной крысой называли солдат, которые выполняли в штабе разные указания больших начальников. В роту писарь приходил только спать, и утром уходил, ссылаясь на разные дела. У писарей было много привилегий. Мало того, что в отпуск их отпускали без всяких проблем, так они и сержантские звания умудрялись получать. Было всегда обидно, что кто-то как я получил звание после трудной жестокой учебки, а кто-то писал ручкой. Штабных крыс, писарей, никто не уважал, но каждый согласился на их место. И я в том же числе, пожертвовал даже бы своим званием. Молодой писарь, которого я вытащил, отпирался, что у него много дел. Пришлось его ударить в грудь и показать, кто на данный момент сейчас хозяин в штабе, пообещав ночной взбучки, когда придет спать в роту. Молодой писарь взял ведро с тряпкой и пошел в туалет. Я сел на лестницу и смотрел, чтобы не дай бог поднялся прапорщик. Мне было страшно, что прапорщик мог узнать, что я не убирался, но позволить себе взять тряпку и мыть сортир я не мог. Если бы даже меня начал заставлять прапорщик Варцев, я не стал бы этого делать, чтобы не опуститься в роте, как бы он меня ни бил. Писарь помыл туалет и коридорный пролет, а я, сидя на ступеньках, все это время следил за шухером. Я пошел докладывать прапорщику о проделанной работе, а он даже не пошел проверять. При одном из построений прапорщик Варцев решил меня опозорить перед ротой, что младший сержант Гоголев драил туалет. Я пошептывал всем, что он хрен дождется такого счастья. Мне было не стыдно, так как эту историю уже многие знали и смеялись надо мной, что я сидел на лестнице и следил, пока моют полы, чтобы прапорщик ничего не заметил.