Денис Гоголев - Два года ада, или Как выжить в армии

На заставу как-то прилетел с проверкой начальник с тремя большими звездами, то есть полковник. Осмотрев нашу территорию заставы, полковник нарвался на меня. Я выходил со сменой из караульного помещения менять часовых. Моя смена была одета как положено. На груди бронежилет шестнадцать килограммов, у кого автомат АКСМ, у кого пулемет ПКМС с цинками, кто снайпер с СВД, кто гранатометчик с РПГ 7В, и на голове у каждого сфера. Я же ходил с автоматом, и на груди была разгрузка, в которой лежали четыре магазина с патронами. Полковник, как только меня увидел со сменой, то стал орать — почему я без бронежилета и без сферы на голове: «Идет война, а ты чего — хочешь жизни быстрее лишиться? Иди бегом одевать защитное обмундирование!»

Побежав в караулку одеваться, я уже подумал, как меня больно будут бить. Одевшись, я пошел менять смену. Конечно, полковник на сто процентов был прав, но всегда бронежилет так не хотелось одевать. Таскать эти шестнадцать килограммов было в напряг, хоть и бронежилеты у нас были удобные, в отличие от учебки. Но при моих шестидесяти килограммах для меня таскать было тяжело, и еще ребра полностью не зажили. Как ни странно, но мне от командира роты не досталось, и от сержанта Филинкова, начальника караула, я тоже не получил. Все отнеслись с пониманием, ведь я никогда не надевал бронежилет, и никто из сержантов его не надевал. Просто я оказался крайним, который попал под раздачу полковнику. Около полутора месяцев, что я служил на заставе, мне никто слова не сказал, а тут полковнику попался. Также полковник узнал, что начальником караула заступает сержант срочной службы, и приказал на следующую смену заступать контрактникам в наряд. Полковник был прав в своих приказах. Никакой срочник-сержант не организует службу лучше контрактника в карауле.

В карауле сразу пропала дедовщина, хотя на заставе ее было после ухода Ары не так уж и много. Я сразу вспомнил караульный беспредел в части, когда отдыхающая смена вместо того, чтобы спать, отжималась или избивалась старослужащими, когда мне сломали ребра. По приходу в наряды контрактников дедовщина уменьшилась в разы. Конечно, контрактникам не понравилось это новое введение, но деваться было некуда. Также полковник привез для меня не приятную новость, что в течение месяца нас поменяют на заставе другие. Как мне ни хотелось отсюда с заставы уезжать, но я был подневольный человек.

Последний месяц на заставе все жили в ожидании смены. В карауле, неся службу с контрактниками, будучи помощником начальника караула, я получал удовольствие. Смены я стал разводить в два раза меньше, так как все делалось по графику. Контрактники в карауле меня постоянно угощали сгущенкой, которая пропала на ужин в разы. Наряд по караулу для меня стал малиной, особенно когда я заступал с контрактником старшиной Кельбалиевым. Он был молодым, лет на пять-семь старше меня. Он у меня всегда вызывал симпатию среди местных дагестанцев. Я всегда с ним спорил о женских нравах. Так как я жил близко к Москве, то я ему пытался доказать, что женский пол у нас не весь испорченный и не каждая раздвигает ноги. Он, конечно, надо мной потешался, ну и спор нам, конечно, был самим интересен. Где-то я с ним соглашался, где-то, конечно же, нет. Одного уж точно не отнять — уважение к родителям на Кавказе на высшем уровне. Если ты куришь, то при отце ты этого делать не имеешь права, и много других разных примеров, которые достойны уважения, в чем наш русский народ можно упрекнуть. По службе мы много раз вместе с ним пересекались в нарядах, и он меня при возможности брал всегда своим помощником. Но если на заставе я был еще робок и где-то молчал, то через несколько месяцев я уже спорил на равных со старшиной. По моим убеждениям, дорос бы старшина Кельбалиев по офицерской лестнице быстро и далеко, если бы не глупая смерть, о которой напишу позже.

Командировка на заставе подходила к своему завершению. Я не хотел даже думать о ее конце и надеялся, что конец будет еще не скоро. Командиры говорили, что смена будет — может, через неделю, может, через месяц. И все были в ожидании. Я, наверное, больше всех не хотел возвращаться в часть. Странно, конечно, но я не хотел ехать в часть так сильно, как будто я что-то украл там. Я боялся того момента, что Витя Амбал еще не уволится. Я не боялся его кулаков, а боялся, что он меня несправедливо оболжет. Что я, его земляк, все про него рассказал и написал в объяснительной, когда он еще с двумя старослужащими нас жестоко бил. Тут даже слова, наверное, надо написать другие — жестоко нас калечили. За такие дела ему еще должны были дать года два дисциплинарного батальона, а его убрали подальше на заставу, и виноватым он видел не себя, а только меня. Я был виноват в том, что тело у меня было все синее и большая гематома закрывала глаз. И также были виноваты побитые ребята, которые ему попадались пьяному под руку, но он не помнил лица, кого бил, а меня, земляка, хорошо запомнил, даже ни разу не ударив в ту адскую ночь. С этими мыслями я дослуживал на заставе. Нам обещали, что проведенная служба на границе с Чечней будет считаться день за полтора с хорошими денежными командировочными довольствиями. Конечно, новость, что день службы будет идти за полтора, меня очень грела, ведь я пробыл уже на заставе два месяца, а это значило, что на месяц службу я уже скостил, а деньги мне были безразличны. Ни того, ни другого обещания в конечном итоге сделано не было.