Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Перед папашами семейств я не смущалась. Они меня другой и не знали. А перед Тоби? Посмотри, какая я стала морщинистая. Я видела, что творится у него в телефоне. Женские тела для него теперь были как овощи на прилавке в магазине. Он проверял их на аппетитность, на наличие или отсутствие дефектов. Ноги, ненатуральные ложбинки между грудями, задницы, задницы, задницы, задницы, задницы. Я знала, как выгляжу в его глазах. Честное слово, у меня не было к нему никаких сексуальных или романтических порывов. Мне просто было неприятно, что он помнит меня другой. Мне не нравилось представать такой перед человеком, который все еще помнил меня молодую, давно, когда я была сгустком потенциальной и кинетической энергии. Для всех остальных людей у бассейна я была напарницей по развозке детей в школу и из школы, ходячим календарем гостевания детей друг у друга. По этим меркам я была звездой. По меркам Тоби я была ничем.

Я повела Майлза на урок плавания. Он боялся воды, поэтому я села на край бассейна, свесив ноги в воду и думая о многоэтажных складках на собственном животе. Я скрестила руки на груди. Купальные костюмы для женщин очень невыигрышны. Тоби и Адам лежали на шезлонгах рядом друг с другом. Они смешно смотрелись вместе – Тоби, такой коротенький, и Адам, такой длинный. Адам с мягкими карими глазами и проседью в волосах, уже редеющих, но, к счастью, равномерно по всей голове. Мужчины вели какую-то беседу, по-видимому, интересную для обоих.

Я поймала на себе взгляд Адама. Он в последнее время много на меня смотрел, но никогда не задавал вопросов. Я начала выходить на двор по ночам и лежать там в гамаке. Адаму это не нравилось. Он очень линейный человек и выводит всеобщие правила из однократных поступков, а меня это бесит. «Но ты же не любишь быть на открытом воздухе», – говорил он. И все же вот она я, на открытом воздухе, нарушаю сформулированный им закон. Адам возвращался в дом, укладывал детей спать, а я смотрела на небо. Там, где мы живем, видны звезды. На Манхэттене звезд не увидишь никогда. Наверно, это единственное преимущество жизни в нашем пригороде.

Я начала проводить много времени на телефоне с Тоби, словно подросток. Для этих разговоров я выходила из комнаты, даже если дети спали. Можно подумать, Адам приходился мне не мужем, а отцом; впрочем, иногда так оно и было. Пока Тоби говорил, я отключала микрофон на своем телефоне, чтобы Тоби не слышал, как я делаю длинную затяжку из вейпа для травки, который прислал мне Сет курьерской службой своей компании. Он прислал его после нашего совместного обеда, за которым я сказала, что почти бросила курить. Сет огорчился: «Но ведь это было твое . Ты была просто чемпионкой этого дела». Через несколько часов к нам в дверь позвонили. К вейпу была приложена записка, в которой говорилось: «Сырье присылают из округа Гумбольдт. Это новый сорт, выведенный генной инженерией. За ним стоят в очереди, без преувеличения, три тысячи человек, но мне его достает один верный человечек».

Я не курила траву много лет, за одним исключением. С год назад нас с Адамом пригласили на день рождения, сорокалетний юбилей папы одного из соучеников наших детей. И там кто-то передавал травку по кругу. Я словила кайф, слушая караоке Тома Петти, принесенное братом юбиляра (в Нью-Джерси вечно поют под караоке Тома Петти, даже чаще, чем Брюса Спрингстина), и разговоры других мамаш. Обычно мы говорили между собой только о наших детях. Я не знала: то ли между собой мамаши ведут разговоры поинтересней, но меня к ним не допускают, то ли им больше не о чем говорить. На дне рождения я смотрела, как они затягиваются из принесенного кем-то вейпа, и слушала их беседу под кайфом. Оказалось, что под кайфом они разговаривают точно так же, как без него, только громче и настойчивее: «Хантер недостаточно экстраверт, чтобы заниматься театральным искусством, но все равно хочет… а Роли очень чувствительный мальчик, вы знаете? И еще мне кажется, что школа взяла неудачную линию в том деле, но Оскар действительно не опережает свой возраст, а это… нет, это называется специфически нарушенная обучаемость, конкретно в математике, но это не относится к какой-то конкретной части математики, а относится конкретно к математике…»

Разговор становился все громче, женщины все сильней упарывались и начинали перекрикивать друг друга, но тему так и не поменяли. Даже под кайфом они говорили только об этом. В них не было второго слоя. Не было стремления к чему-то другому. Ничего больше не было.