Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Как это возможно? – задумался он. Как это получается, что предпринимаешь чрезвычайно трудные шаги, титанические усилия, чтобы наладить свою жизнь, а в результате человек, от которого ты отделался, начинает еще сильнее мешать твоему счастью и благополучию?

Он лег на кровать и стал смотреть в потолок. Там оказалось коричневое пятно. Откуда на потолке может взяться пятно?

В ответ, вероятно, сам Господь заставил его телефон звякнуть три раза. Тоби посмотрел на экран. Карен Купер перенесла операцию. Сейчас она лежала в реанимации под аппаратом искусственного дыхания. Тоби позвонил Клею, который оставался в отделении на ночь.

– Я думаю, у нас все хорошо, – сказал Клей. – Пациентка должна прийти в себя завтра.

– Миссис Купер.

– Миссис Купер должна прийти в себя завтра.

– Вы уверены, что обойдетесь без меня?

– Мне кажется, всё в порядке. За ней наблюдают в реанимации.

– Ладно. Если решите, что я нужен, позвоните мне. Я тут рядом.

Он повесил трубку. Это было для него совсем новое унижение – практически умолять своего клинического ординатора, чтобы тот разрешил ему прийти к пациентке. Он позвонил Сету, но Сет не ответил, и это было к лучшему. Что мог сейчас сделать Сет? Разве что продемонстрировать ему, насколько проще была бы его жизнь, если бы он женился на подходящей женщине или не женился вообще. Подобные мысли были упражнением в тщетности. Тоби скучал по детям. Ханна уже ездила в лагерь два раза, но Солли… как Тоби мог его бросить одного? Лагерь запрещал контакты между детьми и родителями в течение первой недели, и Тоби тут же представилось, как Солли умоляет равнодушного подростка разрешить ему позвонить папе. В квартире было слишком пусто. Слишком тихо. Тоби был слишком один.

Лежащий рядом телефон зажужжал. Это было невыносимо. Тоби хотел выкинуть его в окно и покончить со всем этим. Покончить со всем сразу. Но тут он повернул голову и увидел имя звонящего.

Нагид.

О святой младенец Моисей в плетеной корзинке, это была Нагид.

Через несколько минут он уже сидел в такси, мысленно подгоняя водителя, чтобы тот проскочил на желтый, но водитель не послушался. Сердце Тоби колотилось в такт мигающему рядом светофору для пешеходов. Какой поворот событий. Сегодня! Изо всех возможных дней – сегодня! Секс! Тоби! Сексуальный партнер! Красивая женщина: экзотический акцент, потрясающее тело! Женщина, которая сама его позвала! В такси работал телевизор, и в поздней ночной передаче ведущий и пожилая британская актриса соревновались, кто лучше споет под фонограмму. Бегущая строка под изображением сообщила, что жара продлится некоторое время. «Ну что, согрелись?» – спросил диктор, объявляющий погоду, у зрителей. Диктор телевидения! Тоби никогда не задумывался, до чего это тяжелая работа. Как трудно оценивать погоду на основе чужих мнений: приятный денек, ненастье и так далее. А здесь, в машине, водитель скандалил с кем-то по телефону. И диктор, и таксист – пленники. А он, Тоби, свободен.

Прибыв на место, он сказал швейцару, что приехал к Нагид. Швейцар махнул рукой, чтобы он проходил. Они на миг встретились глазами, и Тоби попытался интерпретировать этот взгляд: много ли таких сюда приходит? Может, швейцар уже знает, что сексуально озабоченных мужиков нужно пропускать? Да какое это имеет значение?

Когда он вышел из лифта на ее этаже, она уже ждала. Они молча вошли в ее квартиру. Она взяла его руку, сунула себе под юбку и стала толкать туда-сюда, пока он не понял, что от него требуется. И вдруг до него дошло: он не желает, чтобы хоть что-нибудь было по-другому. Рэйчел, лагерь, дети – будь они другими, он сейчас не был бы здесь, а он хотел быть именно здесь, именно сейчас, когда его рука засунута под юбку этой женщины.

Они трахались на полу. Потом она уронила голову ему на грудь, а он прижался щекой к ее роскошным жестким необузданным волосам. У нее была небольшая щель между верхними передними зубами. К этой черточке он всегда испытывал слабость, начиная с самого четвертого класса – его одноклассница Алиса высовывала язык в эту щель между зубами, выводя буквы. В шестом классе она стала носить зубные брекеты и тем разбила ему сердце.

Они лежали на ковре у нее в гостиной, набросив на себя простыню, глядели в потолок и разговаривали. Ее родители эмигрировали в Париж из Ирана прямо перед ее рождением. Семья переехала в США, когда ей было двенадцать лет. Потом, когда ей было девятнадцать, семья поселилась в Квинсе. У отца Нагид был магазин вертикальных жалюзи в Кью-Гарденс-Хиллз. По словам Нагид, ей казалось, ее семья единственная из всех иранцев при бегстве от шаха не прихватила с собой сундук, полный драгоценностей. Совсем недалеко, в Форест-Хиллз, жили богатейшие иранки, чьи дома были полны скульптур. А Нагид? У нее были жалюзи на всех окнах.