Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Мы с Тоби сели в поезд и устроились в отсеке из двух диванчиков друг напротив друга. Прошла минута. Тоби сказал:

– Надеюсь, ты не обижаешь Адама. Он хороший.

Я ответила, что знаю.

– Я серьезно. Обращайся с ним хорошо. Он хороший человек.

– Почему? Потому что он от меня не ушел? Откуда ты знаешь, может быть, это я – подарок судьбы для него, а не он для меня!

Я вытащила из кармана вейп и предложила его Тоби.

– Э… нет, спасибо.

– Почему?

– Потому что мы находимся во владениях компании «Нью-Джерси Транзит»?

Но за нами никто не следил. На меня больше не смотрят. Теперь я могу пользоваться туалетами «только для покупателей» в любом заведении города. Я могла бы воровать в магазинах, если бы захотела, – вот до какой степени меня никто не замечает. В ту неделю, когда мне исполнилось 40 лет, меня послали брать интервью у одного из членов команды New York Giants. У меня не было пропуска в раздевалку спортсменов. Мое удостоверение журналиста висело на ярко-желтой ленте с надписью: «Ограниченный пропуск для прессы. Без доступа в раздевалку». Эта надпись закрывала половину моего торса. Но я все равно зашла в раздевалку и стояла там в окружении голых спортсменов, с членами и все такое, и те самые люди, что оформили мне ограниченный пропуск, проходили мимо не глядя, словно я там расставляла столики для благотворительной распродажи.

Все время, пока мы ехали в поезде, Тоби не обращал на меня внимания. Он обменивался эсэмэсками с очередной женщиной, которую трахал, и полностью погряз в собственном кризисе, а потому не мог поддерживать разговор, который не вращался вокруг него. Он больше не хотел разговаривать о Рэйчел. Он больше не хотел о ней думать. Но разговаривать обо мне он тоже не хотел.

– Скажи, ты замечал, что никогда не реагируешь на мои слова, если они не имеют к тебе прямого отношения? – спросила я.

– О чем это ты?

– О том, что я живой человек, и у меня тоже есть душа, и мне тоже не помешало бы иметь друга.

– Для чего тебе друг?

Неужели Тоби всегда был такой? Я сидела и смотрела, как он читает сообщения из телефона, пытаясь обуздать эрекцию. И не могла вспомнить, когда он последний раз выслушивал меня. Даже в молодости наши разговоры всегда крутились вокруг него и его страхов. Мне всегда казалось, что для меня большая честь – служить его доверенным лицом. Мне казалось, он понимает, что я – такой же потерянный человек, как и он. Но сейчас я задумалась о том, что для него, может быть, я просто играла роль теплого тела рядом.

Мы вышли из поезда, и Тоби сказал, что нам нужно сесть на поезд «Е» в сторону даунтауна и там встретиться с Сетом. Но меня вдруг охватило раздражение: зачем я здесь? Почему не сижу дома и не смотрю «Рататуй»?

– Знаешь что? – произнесла я. – Я пошла в кино.

И вышла из здания вокзала, не дожидаясь, пока Тоби что-нибудь ответит.

Тоби ехал на метро в даунтаун. В том же вагоне устроилась семья с тремя детьми: двумя девочками в возрасте Ханны и Солли и мальчиком лет двух. Мальчик спал на груди у матери. Всего лишь три года назад Тоби еще думал, что они с Рэйчел могут завести третьего ребенка. Солли было шесть лет, и Тоби еще не догадывался, что проблемой может быть сам их брак, а не стрессовые факторы этого брака.

Они оба хотели троих детей. Все истории одинокого детства, которые рассказывала Рэйчел, зияли пустотой. «Я очень любила, делая уроки, смотреть телесериал». Все такое. Когда они обручились, она сказала Тоби: «Я хочу троих детей. Или четверых. Я хочу, чтобы никто из них никогда не остался один, даже если с нами что-нибудь случится». Но вот Солли исполнилось пять лет, потом шесть, потом семь. Тоби и Рэйчел уже не могли ни о чем поговорить нормально, без скандала. Вопрос третьего ребенка можно было поднимать только в исключительной ситуации – в тот краткий миг, когда оба купались в блаженстве или были чем-то растроганы; когда случалось что-то, вдохновляющее их продлить эту часть своей жизни. Иными словами – очень редко.

На прошлый Песах они поехали в Лос-Анджелес к родителям Тоби. Они еще никому не сказали, что разводятся, и еще шел «медовый месяц» их расставания. Перед первым седером мать Тоби, коротенькая и круглая, с пышной прической, и его сестра, Илана, уже обретающая фигуру матери, накрывали стол для ужина на внутреннем дворике в доме сестры: она соблюдала безупречный кашрут, и праздничные трапезы можно было проводить только у нее. Дети играли с многочисленными кузенами, а Тоби с Рэйчел сидели на диване, мимолетно объединившись в отвращении к самодовольному начетничеству сестры и покорности, с которой этому подчинялись родители. Сестра все время поглядывала в их сторону, а потом что-то шептала матери, вероятно – о том, что они не помогают. Сестра считала Рэйчел ленивой. Рэйчел – ленивой! Сестра не знала, что Рэйчел можно было назвать очень многими словами, но слово «ленивая» к ней не подходило совершенно. Причина, по которой Рэйчел не помогала с ужином, была гораздо хуже простой лености.