Он поднял взгляд и увидел Джоани, которая сегодня дежурила в ночь.
– Тоби, у вас усталый вид.
Она положила руку ему на предплечье; это движение можно было принять за дружеский жест, но можно – и за что-то другое. Она пристально вглядывалась ему в глаза, пытаясь понять, что скрывается за ними. Он вернулся мыслями на месяц назад – неужели всего на месяц назад? – когда он чувствовал себя молодым и новым, будто вся жизнь еще впереди, и он сидел в аудитории после лекции, и Джоани взяла у него телефон и загрузила туда несколько приложений для знакомств, пока он старался не хихикать. Лето только начиналось, и казалось, что оно никогда не кончится. Казалось, что больше никогда не будет больно. А теперь город задыхался от жары.
– Тоби, что-нибудь случилось? – спросила она.
Почему она зовет его по имени? У него что-то обрывалось в желудке от этой близости, от сожалений, что он позволил сбросить себя с пьедестала и больше не казался своим студентам недосягаемым колоссом. Они чересчур много знают о его личной жизни; в последнее время они видели его слишком печальным, слишком обеспокоенным. Он перестал их обучать. Он был ужасен.
Он подумал, не потребовать ли, чтобы она называла его «доктор Флейшман», но не мог сообразить, каким тоном нужно говорить, чтобы это сошло ему с рук: шутливым? Укоризненным? Властным?
– Всё в порядке, – сказал он.
Она сделала еще шаг к нему; она была не так уж близко, но приближалась, и ему оставалось либо смириться, либо отступить. Он отступил.
– Я за вас беспокоюсь, – сказала она. – Я знаю, у вас что-то происходит.
– Что вы знаете? – Он попытался изобразить смешок. – Что вы вообще можете знать?
Что она делает? Он никогда не думал, что она может быть настолько смелой. После того как эта группа клинических ординаторов окончила первый год учебы, Тоби повел их в спортивно-развлекательный комплекс «Челси-пирс» на урок гимнастики на трапеции. Это был апофеоз их общей шутки, которую они культивировали в течение года, – насчет корпоративов с выездом и упражнений по тимбилдингу. Джоани побоялась лезть на трапецию, но смотрела, как кувыркаются другие, и когда Тоби закончил упражняться сам, он сел с ней в сторонке и стал беседовать, и узнал, что она состоит в клубе, в основном из стариков, члены которого ходят на показы фильмов братьев Маркс, и что она занимается сценической импровизацией и учится играть в бридж. Она сказала: «Я всю жизнь готовлюсь к старости», и он засмеялся, ведь он никогда не догадывался, что она остроумная; он всегда считал ее прилежной студенткой, серой мышкой с редкими проблесками аффектации; соседкой-чудачкой, не оставляющей следа в людской памяти. Он ужасно жалел ее, думая: как же она будет жить, если не может даже зависнуть (как в буквальном, так и в переносном смысле) с коллегами. И вот наконец, через год после того, как она стала его клиническим ординатором, он узнал: несмотря на то что она такая тихая, несмотря на ее очевидные старания слиться с фоном, она – живой человек. Просто мимикрирует под серую мышку. Он начал воспринимать все ее действия как преднамеренные. Он больше не жалел ее – вместо этого он чувствовал себя по-дурацки. Так умные тихони могут заставить тебя чувствовать себя по-дурацки самим фактом своего существования.
Она еще раз шагнула вперед. На ней была клетчатая юбка до колен, почти прозрачная оксфордская рубашка с коротким рукавом и туфли с цветными союзками. Она потянулась, чтобы коснуться его руки, на самом деле едва заметно провела пальцем по коже, но тут за стеклянной стеной позади нее прошла главная медсестра этажа, Гильда, с неодобрительно поджатыми губами – не от любопытства, не от удивления, а озаренная разочарованием, будто именно этого всегда ожидала от Тоби.
Давайте представим на секунду, что он шагнул к Джоани, вместо того чтобы отступить. Давайте представим, что их одухотворенные взгляды встретились. И что мог бы он сказать тогда? Что это любовь? Он был бы не первым, кто прибегнул к такому объяснению. Мэгги Бартак была медсестрой, когда Дональд Бартак еще жил с первой женой. Все знали, что происходит. Его первая жена время от времени приходила в больницу, к ним на этаж, у нее было кислое лицо и волосы покрашены на оттенок темнее, чем следовало бы. Мэгги носила медсестринскую униформу, которая не была похожа на мешок. Мэгги ушила ее, чтобы выгодно подчеркивать фигуру. Марко Линц, когда он и Тоби еще были оба клиническими ординаторами, рассказывал, что, по слухам, секретарша Бартака как-то видела своего начальника у экрана для просмотра рентгеновских снимков: он в самом деле смотрел на рентгеновский снимок, а Мэгги стояла перед ним и тоже смотрела на снимок, и Бартак при этом таранил своей прикрытой брюками эрекцией обтянутый медсестринской формой зад Мэгги. Через месяц Бартак объявил о своем разводе, и всего через две недели спустя – о помолвке с Мэгги, которой больше никогда не пришлось носить медсестринскую форму.
Читать дальше