Тэффи Бродессер-Акнер - Флейшман в беде [litres]

Я поняла, что тут ничего не поделаешь. Даже когда у нас кризис, он должен проходить вежливо и в ограниченных масштабах. То, что делала я, было простительно; то, что сделала Рэйчел, – неприемлемо. Но суть была одна: мир втискивает женщину в рамки, как только она перестает быть для него сексуально доступной, и мы ничего не можем, кроме как принять это и подчиниться возрасту.

Проблема Тоби, думала я теперь, куря сигарету, – что он искал всего лишь не сумасшедшую женщину, и в итоге ему попалась Рэйчел. Так он сформулировал свою задачу: найти не сумасшедшую женщину. Он это повторял все время. И все это время он страдал аллергией на девушек, которых считал сумасшедшими. Даже на меня. Даже на меня! Я видела, как Тоби в двадцать с небольшим отвергал абсолютно любую девушку, хоть чуточку выходящую за рамки обыкновенности, и в результате женился на Рэйчел, которую счел нормальной. И да, по его версии, она – злобная бывшая жена (если верить мужчинам, все бывшие жены злобны), но еще она – человек, которого довели до сумасшествия. Может быть, потому, что врач так чудовищно обошелся с ней во время родов. Может быть, потому, что в нашей культуре статус женщины, тело женщины, положение женщины изменяются, стоит ей стать матерью, и эти изменения дико несправедливы. Это вполне может свести с ума умного человека. А если ты – умная женщина, ты не можешь сохранить хладнокровие и рассудок, осознав в полной мере, благодаря своему интеллекту, какие путы наш мир накладывает на женщину. Я не смогла этого вынести. Я видела это слишком ясно и сбежала. А Рэйчел осталась. Она попыталась. И была за это наказана.

Но все это неважно. Это не моя проблема. Я поняла это за один блаженный выдох вкусного никотина, когда стояла и курила, прислонившись спиной к дому Сета. Все эти проблемы – не мои. Моя проблема – моя семья. Мне придется подождать с бунтом, чтобы убедить своих близких: вы в безопасности, я вас люблю. Я их и правда люблю. Они со мной правда в безопасности. Что же я делаю здесь? Стою, прислонившись к стенке, курю, жду приятеля? Мне пора домой.

Я подумала об Адаме. Представила себе его лицо. Его руки. Как он может часами копаться в интернетной кроличьей норе, ища информацию про какую-нибудь ерунду, вроде определенного вида сорняка или определенного типа самолетов. Адам, самый оптимистичный сценарий в заточенной против нас системе. У меня вдруг потеплело лицо. Я остро пожалела о летних днях, прошедших без Адама. Мне стала ненавистна каждая минута вдали от него. Ведь еще не поздно, правда? Я сама это выбрала. Я согласилась на это, стоя под хупой! Меня любят – именно так, как сказал Тоби. Меня любят. Я бы и сегодня выбрала эту любовь. Прореху, пробитую мною в стене нашей крепости, можно залатать, пока враги не проникли внутрь.

Итак, я отправлюсь домой и втиснусь в свою прежнюю жизнь. Я буду пытаться понять, в обобщенном смысле, как можно быть такой чудовищно несчастливой, если по существу ты счастлива. Я начну снова, с самого начала. Я буду сидеть рядом с детьми, смотрящими какую-нибудь полнейшую ерунду по телевизору, зарываться носом в их волосы и чувствовать, как приливают в теле гормоны материнства. Я постараюсь примириться со своей обычной жизнью. А может, однажды я увижу, что моя обычность на самом деле очень необычна. Я буду стараться. Я буду ломать голову, что именно можно сделать, чтобы добиться хоть подобия довольства. Я буду искать маленькие радости в обществе других сорокалетних женщин, соседок, которые тоже чувствуют себя так, словно их полностью сбросили со счетов. Я постараюсь быть хорошей женой Адаму и не придавать слишком большого значения худшим моментам брака: когда один в хорошем настроении, а другой этого не понимает или не хочет понимать, и в результате первый остается в одиночестве; когда один притворяется, что не понимает слов второго, и цепляется к мелочам, так что по существу прав, но второй просто не заслуживает такого обращения.

Может быть, я научусь готовить. Или пройду курс по украшению тортов. Я стану чуточку более выхолощенной. Не буду ругаться с мужем по каждому поводу. Что плохого в том, чтобы смягчиться с возрастом? За что я так упорно цепляюсь? Я буду ходить в спортзал в нашем квартале и на уроки танцев, куда ходят другие матери из школы, – там танцуют под песни, которые много лет назад разбивали нам сердца и зажигали в них огонь. Эти песни напоминают нам, что когда-то мы были молоды – когда-то мы могли танцевать без того, чтобы платить двадцать долларов инструктору. Нам даже не нужно было, чтобы кто-нибудь вел в танце. Когда-то, давным-давно, мы просто это умели. А теперь мы выплескиваем всю свою сексуальность, и всю надежду, и всё, что не успели завершить, в ча-ча-ча или во вращении бедрами восьмеркой. А ведь когда-то мы не нуждались в особом приглашении, чтобы крутить бедрами. Преподаватель ставит забойную аранжировку заезженных хитов времен нашей школы и университета, и мы все смеемся. Но эти песни прокладывают тропу в нашу юность, и потому в конце, во время заминки, когда преподаватель ставит песню Eagle-Eye Cherry или Sade, наши тела замедляются, становятся тяжелыми, рыхлыми, свинцовыми, и мы видим в точности, кто мы есть на самом деле: люди, которые пытаются что-то вспомнить, но никак не могут.