Аркадий Львов - Большое солнце Одессы

Над головой было синее, как густой раствор синьки, небо — ни звезд, ни месяца, ни облаков. Только небо. Небо источало тепло. Синее тепло.

Девушка лежала неподвижно. Она глядела вверх, и в глазах ее было ожидание — ожидание, которое бодрствует ровно столько, сколько бодрствует человек.

Нет, нельзя так, подумала про себя девушка.

— Нет! — сказала она громко и, отшвырнув камень с живота, села. — Нет.

Она застонала. Там, где сердце, трепыхался удушливый комок ваты. Кончиками указательных пальцев девушка придавила соски. Под натиском пальцев соски ушли в грудь. И ничего больше. Соски были чужие, и грудь была тоже чужая.

Над головой было синее, как густой раствор синьки, небо. У ног лежало море. Песок томился собственным теплом.

— Нет, — зло сказала девушка и поднялась.

Но энергия голоса не передалась телу, потому что злоба была не настоящая. Чтобы злиться, надо иметь силы.

Под ногами теснились камни — береговые со скрежетом, донные — беззвучно. Море оставалось неподвижным. Оно мягко обтекало девичье тело, расступаясь спереди, чтобы тотчас сомкнуться сзади. Соленая вода чуть-чуть стягивала, и уровень ее ощущался, как тонкий резиновый шнурок — сначала на бедрах, потом под грудью.

Когда плечи скрылись, шнурка не стало. Девушка сделала еще несколько шагов, и там, где только что виднелась голова, не осталось ничего, кроме воды. Невозмутимо спокойной воды.

Через минуту человеческое тело, как ядро, пущенное со дна, раздробило мутно-зеленое стекло моря. Стремительно выбрасывая вперед руки, распрямляя подобранные ноги, девушка быстро удалялась от берега.

Впереди и по сторонам темнели рыбачьи буйки. Они были неподвижны, как шары в лунке. А еще дальше, там, где, кроме воды, уже ничего не было, виднелось что-то черное в виде опрокинутой буквы Т. Черное, одинокое до неправдоподобия, напоминало мертвого рыбака с удочкой в руках из рассказа Честертона.

Окуная голову в воду — выдох и поворачивая ее набок — вдох, девушка торопилась к ближайшему буйку. Она не щадила сил, ибо ощущение скорости — это ощущение жизни. Стремительные, порывистые движения создавали иллюзию бешеной скорости.

Добравшись до буйка, она остановилась. Остановилась, чтобы разделить путь на участки. Наметив себе следующий буек, она снова двинулась вперед, но прежнего ощущения стремительности уже не было.

У второго буйка девушка легла на спину. Через минуту или две ноги стали уходить под воду и потянули за собой все тело. Легким толчком она вернула их на поверхность, но через минуту или две ноги опять стали уходить под воду.

— Ладно, — сказала девушка и, медленно отгребая развернутыми ладонями воду, поплыла вперед — туда, где чернел третий буек.

Море, взрыхленное человеческим телом, быстро и бесшумно заглаживало свои неровности. Девушка иногда оглядывалась назад. Но и сзади, и слева, и справа — всюду простиралось безжизненное море.

До третьего буйка оставалось метров пятьдесят, когда рукам стало вдруг холодно и по лицу скользнуло что-то студенистое, как подмороженный яичный белок. Девушка вздрогнула: студенистое было медузой или только куском ее. Если куском, это еще отвратительнее.

Медузы всегда вызывали ощущение мрака и вечной ночи.

Девушка свернула вправо, и буек остался в стороне. Тело быстро скользило в холодной воде, но линия буйка по-прежнему была впереди. Девушка прошла еще несколько метров, и линия буйка оказалась вдруг далеко позади.

Теперь нужно было выбрать новую веху. Буйки шли параллельно берегу, а до единственного предмета впереди — лодки с рыболовом — было не меньше километра. Километр туда, километр обратно — это много. Можно бы пойти вдоль берега, но вдоль берега — это чересчур безопасно, вдоль берега — это просто водная процедура.

Нет, вперед и только вперед — вперед, до восхода солнца.

Небо уже утратило свою непроницаемую синеву. На горизонте оно было цвета подержанного театрального неба. Скоро взойдет солнце. Во всяком случае раньше, чем расстояние до лодки сократится наполовину.

Скорость девушки оставалась неизменной и нарушалась только с переходом от стиля к стилю. Не хотелось глядеть ни назад, ни вперед. Зарываться головой в море, выбрасывать с силой руки и скользить, скользить, скользить — вот единственное, ради чего стоило прийти сюда до восхода.

Лодка, в виде опрокинутой буквы Т, была по-прежнему мертва. Но теперь она стала выпуклой и весомой, и то, что было шестом, уже походило на человека. Мертвый рыболов Честертона растворился, как призрак, в лучах еще невидимого солнца, уступив место человеку. Света было много, и девушке вдруг показалось, что сейчас вечер и солнце только зашло. Навалилась вечерняя духота — предвестница знойной ночи. Чтобы убедить себя в нелепости этого ощущения, пришлось остановиться и осмотреться. Нет, она ошиблась, она плыла на восток, навстречу дню, навстречу солнцу. Может быть, думала она, лучи его уже в пути, и отделяет их только время — восемь минут, о которых она узнала впервые еще в пятом классе. Девушка улыбнулась: она вспомнила маленькую школьницу с удивленными глазами, которая никак не могла понять, что вот предмет перед нею, а она его не видит, потому что скорость света не беспредельна. Это казалось почему-то досадным. Через несколько лет она узнала, что видит звезды, умершие еще до рождения человека. Которая же из них? — думала она, глядя в ночное небо. На этот вопрос никто не мог дать ответа, и она опять чувствовала себя обманутой и бессильной разоблачить обман. Впрочем, никакого значения в ее жизни это не могло иметь. И все-таки становилось холодно и неуютно, а земля под ногами утрачивала самое драгоценное свое качество — незыблемость центра Вселенной.