Аркадий Львов - Большое солнце Одессы

Солнце уже оторвалось от моря, огромный полыхающий диск его тяжело взбирался по небосклону. Удаляясь от горизонта, солнце теряло скорость. Секунда становилась минутой, минута — часом, — время стремилось к бесконечности, как и зеленые воды моря, лежавшие на пути человека к берегу.

С тех пор как отказали обе ноги, девушка не решалась на остановку. Надо во что бы то ни стало плыть, пусть медленно, пусть из последних сил, но плыть, только плыть. Мысль об отдыхе подкрадывалась незаметно и внезапно вспыхивала, как принятое решение. Коварство ее было так велико, что приходилось быть постоянно настороже. Усталые руки двигались медленно и вяло. Ладони, которые прежде отгребали воду, как лопасти, скользили по поверхности и часто оказывались над водой. Девушка добросовестно пыталась придать им нужное положение, но непослушание рук не вызывало у нее ни гнева, ни досады. Боль в ногах не утихала ни на минуту, и после каждых трех-четырех толчков приходилось держаться на одних руках, чтобы предупредить усиление судороги.

Девушка плыла вперед, не глядя на берег. Цель, которая не приближается, лишает человека сил, и лучше не искать ее беспрерывно глазами. Один взгляд на берег через каждые сто движений, взгляд для ориентировки — и никаких уступок. Один взгляд через сто движений!

Зарываясь головой в воду, девушка с силой выдыхала воздух. Воздух убегал стайкой игривых серебристых пузырьков, которые подымались на поверхность, едва исчерпывалась энергия, заложенная в них человеком. За это время тело успевало уйти достаточно далеко, и пузырьки проделывали свой обратный путь вне поля зрения пловца. Но девушка теперь отчетливо видела, как пузырьки почти рядом с ней стремительно уходили из воды. Значит, каждое движение давало ей каких-нибудь несколько сантиметров. Несколько сантиметров, а впереди сотни метров — тысяча порывистых толчков изнемогающего от боли и усталости человеческого тела. Тысяча толчков или… Что или? Никаких или — только жизнь!

Девушка подняла правую руку над водой и повторила это движение несколько раз. Потом она крикнула, но голос ее был так слаб, что не стоило зря тратить силы. Захотелось пить. В горле стояла сухость и перхота, точно его на совесть протерли холстом. Где-то рядом, чуть не у самого уха, закричала чайка. Крик был скрипучий, старческий, холодный. Должно быть, рыба близко, подумала девушка. Сверкнули перламутровые нити: рыбешки шарахнулись в сторону. Испугались, наверное. Меня или чайки? Меня, конечно. Чайки уже и след простыл. Не за ними, значит, охотилась. Хорошо ей, везде у нее дом. И небо, и море, и земля. Посмотреть бы, где она сейчас.

Девушка подняла голову, и первое, что она увидела, был по-прежнему далекий берег.

Но я же не должна смотреть на берег, я не имею права смотреть. Я это сделала нечаянно. Я искала чайку. Разве я знала, в какую сторону понесло ее? Ладно, хватит рассуждать. Что бы там ни было, больше этого не будет.

Вода стала тяжелой и вязкой, как жидкое стекло. Снизу и с боков потоком стремительных микроскопических шариков тело пронизывал холод. Пробуравив спину, шарики исчезали, и вместе с ними исчезал озноб.

Потом все начиналось сызнова.

Мне холодно, мне очень холодно, я хочу обогреться. Сколько я движений сделала? Опять сбилась. Кажется, восемьдесят четыре. Восемьдесят пять, восемьдесят шесть, восемьдесят семь… Можно взглянуть. Теперь честно, теперь сто, даже чуть-чуть больше.

Между водой и обрывом появилась желтоватая полоса пляжа. Но, боже, до чего же она узка! Совсем как тропка, присыпанная песком.

Чтобы видеть песчаную отмель, надо было держать голову на весу. То, что прежде давалось небольшим усилием мышц, теперь требовало невероятного напряжения. Внимание раздваивалось, и ноги, лишенные контроля, поражались новым приступом судорожных болей, отдававших в живот и грудь. Ну что ж, решила девушка, тем лучше. У меня есть еще одна причина не засматриваться на берег.

Опустив голову в воду, девушка почувствовала облегчение. Но ненадолго. Тело настойчиво требовало отдыха, а не просто смены позы. Оставалось только одно: уговаривать свои мышцы, уговаривать руки и ноги, как маленьких непокорных детей. И щедро обещать им покой, абсолютный покой: на песке, в траве, на диване, в кровати среди несметного множества подушек.

Лучи августовского солнца, пробивая толщу воды, рассеивались в глубине, из сумрака которой выступали зыбкие очертания огромных черных пятен. Это были скалы, покрытые водорослями. Здесь гнездились крабы и безобидные бычки. Более крупным обитателям в прибрежных скалах делать нечего. И все-таки огромные пятна в иссиня-черной дымке подводного царства рождали страх, который иногда притуплялся, но никогда не исчезал полностью. Постепенно очертания пятен становились явственнее, и это должно было принести радость, ибо, подымаясь, морское дно становится наконец опорой пловцу. Но радости не было: из глубины веяло холодом, и человеческое тело цепенело, погружаясь в щемяще-сладостный сон.