Аркадий Львов - Большое солнце Одессы

Но бывало и хуже: откуда-то извне внезапно налетал вихрь, и человеческое сердце трепетало в жутком предчувствии. Да, теперь она твердо знала — земля не центр Вселенной. И солнце, великое солнце — тоже не центр. Может быть, человек…

Полоса холодного течения осталась где-то позади. Девушка не заметила, когда это произошло, но вернулось ощущение лени и тупости. Удивительной тупости, когда нет ничего, даже страха перед смертью. Море отдавало метр за метром с легкостью, губившей всякое желание одолевать эти необъятные просторы покоя и равнодушия. Пусть буря, пусть гроза, пусть двенадцатибалльный шторм — только не это… Что это? Ну просто горькая, просто соленая, просто вода.

Девушка встряхнула свое тело, резко, как встряхивают часы, которые остаются безжизненными, хотя пружина их заведена до отказа. Потом она неистово секла воду ногами, пронзала ее, точно упавшими с высоты копьями, руками — и море ожило. Оно пенилось и пузырилось, оно гудело, как водопад. Но гнев его был недолговечен: едва утихла девушка — море замерло. И хотя человеческое сердце еще содрогалось в отголосках бури, морю до этого не было никакого дела.

Девушка чувствовала бодрящую боль, которая так же быстро исчезает, как и возникает — боль от порывистых движений. Скоро взойдет солнце, скоро в обратный путь. И с чем? Ни с чем, если не считать этой боли. Но через минуту не будет и боли — ничего, кроме нудной ломоты.

Почему же солнце не восходит! Почему солнце медлит! Ах, ерунда, какая ерунда! Солнце вовсе не медлит, солнце никогда не медлит. Медлят только люди. Медлят или торопятся.

Теперь согнутые руки и ноги распрямлялись, потому что в воде иначе нельзя, потому что нельзя оставаться неподвижным, когда морское дно так далеко, что соприкосновение с ним может означать только смерть. Я смелая, подумала девушка. Перебирая в уме знакомых, она не нашла среди них никого, кто решился бы на такое.

Нет, я не могу этого знать, ведь они тоже не знают, решилась бы ли я на такое. И я сама прежде не знала. А теперь мне вовсе не нужно было думать об этом: просто разделась и плыву. Ну и что? Ничего, все как прежде.

Но почему все-таки нет солнца? Странно, наверное, уже шесть. Нет, шести еще нет. Солнце восходит до шести. В шесть солнце уже высоко. Интересно, можно увидеть здесь дно? Когда мы проезжали через Ангару, я видела дно. А там гораздо глубже. С самолета, говорят, морское дно как на ладони. А я пролетала — ничего не видела. Почему?

Лодка уже не напоминала опрокинутую букву Т. Это была настоящая байдарка с живым рыболовом, который сидел чуть сгорбившись с удочкой в обеих руках. Когда удочка взвилась, видно было, как рыболов протянул левую руку к чему-то темному, повисшему над лодкой. Сняв темное и закрепив удилище на борту, человек стал попеременно выставлять вперед то левую, то правую руку, вытаскивая что-то из воды. Тянуть пришлось долго: всякий раз, подымая голову, девушка заставала рыболова за той же работой. Движения человека в лодке были до того отчетливы, что от километра, должно быть, осталось не больше десятой доли его.

Но это невероятно, этого не может быть. За такое время нельзя пройти километр. За какое такое? Разве я знаю, сколько я плыву?

Не понимаю, ведь солнцу уже давно пора взойти. Я не чувствую усталости, но не может быть, чтобы я не устала. Нельзя столько проплыть и не устать. И нога левая будто в чулке резиновом. Ну и что ж что в чулке! В чулке — так в чулке. А все-таки неприятное ощущение — вроде приживили чужую ногу. Но ведь это не судорога; нет, это не судорога. Может, повернуть? Или лучше к лодке? Лодка ближе. Нет, туда нельзя, я голая, а там мужчина. Надо повернуть — сама доберусь до берега. А солнце? Ведь оно еще не взошло. Ах, мало ли что!

Берег был далеко, невероятно далеко. Песчаная отмель пляжа не была видна вовсе. Казалось, вода подходит к самому обрыву, хотя между ними — обрывом и морем — умещаются тысячи людей.

Боли в ноге еще не было. Но ощущение, что она должна вот-вот возникнуть, не покидало ни на секунду. Обе ноги действовали согласованно, как и прежде. Но левая занимала все больше места, и, когда пальцы ее свело стремительно нараставшей щемящей болью, не осталось ничего, кроме левой ноги.

— Не надо думать о боли, не надо думать о боли, — шептала девушка, и где-то в глубине, за этими приказами, трепетала бессловесная мольба: пусть только пальцы, только пальцы.

Боль немного утихла, но одно неосторожное движение — и судорога возобновится. Девушка глянула вверх: высоко над головой росла огромная дуга — след невидимого реактивного самолета. Дуга была розовой. Для человека на самолете солнце уже взошло. Значит, скоро и она увидит солнце. Только не надо волноваться, не надо суетиться — и все будет хорошо. Взойдет солнце — и все будет хорошо. В это утро взойдет то же солнце, что восходит каждое утро.