Евгений Никитин - Про папу. Антироман

– Однажды мы почти занялись сексом, на набережной в Венеции, но было ужасно холодно, а я её побаивался. К тому же мне это строго-настрого запретили на работе: она была не вполне адекватна и могла объявить, что я её изнасиловал. Считалось, от неё это можно ожидать. Чушь, наверное.

– А у меня интересное лицо? – спросила мама девицы.

– Я всё про вас знаю, – сказал я просто. – Вы учёный, жизнь вас интересует как нечто недостижимое, источник фрустрации. Вы так и не поняли, что же в ней интересного. Люди вас любят. За растерянное любопытство к их жизнедеятельности.

– А я? – поинтересовался мужчина в чёрной шапочке, надвинутой по самые уши.

– Вы – раздражительный старый гей. У вас рот перекошен. Ваша любимая книга – «Крутой» и «Последнее дело Крутого». Вам нужно любви, но вы не можете её абсорбировать. Она в вас не задерживается. Это грустно.

Я был уверен, что меня побьют, но никто не сердился.

– Что такое «абсорбировать»? – спросил мужчина.

Я не успел ответить, потому что вошёл продавец дудок.

– Раньше детям с раннего детства покупали дудки за 100 рублей, – сообщил он громко. – Это развивает чувство ритма, речевой аппарат, мелкую моторику. Кто не развил чувство ритма, считай, жизнь прошла зря. Сто рублей. Даю попробовать, кто хочет. Дуть губами.

Он сыграл на дудке, потом на губной гармошке и на варгане.

Когда-то я жил у Олега Дарка. Поздно вечером (жена уже спала), я выбирался на кухню и доставал вонючие сигариллы: покровный лист из Суматры, внутри резаный табак. На них уходила половина моей скудной зарплаты в «Эксмо». Олег Дарк курил «Беломор». Изредка на кухню выбирался лауреат премии «Дебют» Андрей Егоров. Он тоже там обитал, с женой. У Егорова было утро, он жил по ночам. Я любил этого человека, он меня на дух не переносил. Курили молча. Иногда беседовали, но запомнилось молчание. Играли в шахматы. Дарк сначала проигрывал, потом начал выигрывать: я будто глупел на глазах. Мы с женой спали на полу на тонком детском матрасе (он дешевле). Был ещё надувной – он сдулся. С Дарком мы как-то повздорили: я нечаянно нарушил правила общежития, оправдывался, упирал на то, что человек я простой, не догадался. Олег ответил: «Утончайся». Я утончился с годами. Сейчас еду в электричке, люди смотрят сквозь меня в окно.

Выходя со станции Болшево, я вдруг услышал слева от себя голос поэта Данилы Давыдова. Я повернул голову. Данилы Давыдова не было.

Его голосом говорил по мобильному телефону какой-то незнакомый, неестественно худой человек с запавшими рыбьими глазами. Я сразу догадался, что это был мистер Треч из детской книжки писателя Джеймса Крюса «Тим Талер или проданный смех».

Одет человек был бедно, говорил по-русски, в общем, было ясно, что Треч разорился и обрусел, но шарфик на нём был всё ещё в клеточку, и фамилию по-прежнему следовало читать задом наперёд.

Я решил проследить за ним. Треч вышел со станции и направился в «Пятёрочку». Я с отвращением увидел, как он приобретает себе «Доширак». Не знаю, зачем понадобился дьяволу «Доширак»… Я разочаровался и потерял Треча из виду.

В магазине у меня тоже были дела. Закупившись продуктами, я побрёл домой. Болшево занесло снегом. Я шёл вдоль железки и смотрел на блестящий индустриальный забор, похожий на плитку белого шоколада, воткнутого в снег.

На углу забора стоял мой новый знакомый и жевал сигаретку. Я решил спросить его, зачем он украл голос Данилы Давыдова. Но почему-то спросил:

– Вы зачем купили «Доширак»?

Он не ответил, только грустно выпустил изо рта сигарету. Она упала в снег и прожгла в нём небольшую норку.

Переселившись в Болшево, я стал ездить на электричках.

Сначала я всегда выбирал второй вагон, потому что в первом смердело из туалета и сидели странные люди, которые предпочли этот вагон всем остальным.

В то время я часто размышлял о них, но понять не мог. Иногда я проходил мимо и думал, примерялся, трогал попой редкое свободное сиденье. У местных был вполне счастливый вид, хоть и немного обшарпанный. Но я не выдерживал запах. Считается, писатель должен изучать жизнь, но мне пришлось пренебречь стереотипом.

Итак, я выбирал второй вагон. Мне казалось, этого достаточно. Люди, которые шли сквозь поезд как утята, один за другим, раздражали меня. Все последующие вагоны ничем не отличаются от второго – так зачем ещё куда-то идти? Однажды утром, в час пик, я крикнул: «Куда вы прёте? Чего вам на месте не сидится?»