Евгений Никитин - Про папу. Антироман

Я ничего не ответил. Мясо было доедено, рассказ дописан. Пора домой.

Вчера на работе позвонил отцу:

– Привет.

– Хуй тебе, а не привет.

Папа занимался переездом. В своей второй семье он всем надоел, и его отправили в ссылку в подмосковную однушку недалеко от меня. Папа всю жизнь коллекционировал книги и классическую музыку. Он сидел на них, как дракон, и презирал органическую жизнь, включая своих отпрысков и жен.

Чтобы перевезти его сокровища, понадобилось двадцать газелей. Нужно было видеть эту процессию газелей, нагруженных редкими записями дирижеров времен Третьего Рейха.

Папа сделал стеллажи вдоль каждой стены и два стеллажа поперек комнаты. В оставшемся свободным закутке поставил кровать. Но у него не было занавесок.

Без них солнце проникало в окно и слепило папу.

– Я не понимаю, как вешать занавески. Что для этого нужно? – спросил он.

– Наверное, какая-то палка, на которую их прицепляют. – А как они на ней держатся? – Без понятия. Сходи в занавесочный магазин. Они тебя проинструктируют.

– Они не видели моих занавесок. Как я объясню?

– А ты притащи с собой.

– Ну да, конечно! Еще чего, – мрачно ответил папа. – Они скажут: «Со своими занавесками нельзя».

– Тогда не знаю.

– Да что ты вообще знаешь! – возмутился папа. – Вот как звали первого короля из династии Каролингов?

– Карл?

– Дурак! Его звали Пипин Короткий! И зачем мне такой сын? Истории не знает, занавески вешать не умеет. Я тебя, может, специально родил, чтобы ты мне занавески вешал.

Я положил трубку и пошел работать. Вечером я тестировал партнёров нашей фирмы на знание так называемых «стандартов обслуживания покупателей». И вдруг, совершенно беззвучно, оправа треснула, и правая линза выкатилась из меня как огромная плоская слеза. Мои очки умерли от старости. Они переломились, как в стихотворении Игоря Белова: «и врач уставший ампулу, как шпагу, ломает у меня над головой». Только без врача и на переносице.

Я отправился домой: левый глаз под стеклом, правый – за дырой опустевшего эллипса. Когда я первый раз надел эти очки, я еще не писал никаких стихов, рассказов. А папа был молодым, тощим меломаном, торгующим на Арбате водкой из-под полы, чтобы купить очередную пластинку.

Вдруг раздался звонок. Звонил отец.

– Я прочитал твои стихи своей первой учительнице. Великая женщина. Ей больше 90 лет. Она почти ничего не видит. Но ей сделали Скайп, и мы общаемся. Она всех помнит. Я прочитал ей твои стихи, и она была поражена. Она выучила их наизусть. Теперь ты для меня на уровне Пушкина.

– Чего?

– Да, – подтвердил папа. – Под её влиянием я пересмотрел свое отношение к твоей писанине. Теперь я буду тебя коллекционировать для будущих поколений. Только ты зря это… формой пренебрегаешь. Не пренебрегай. Ямбом пиши. Ну все, пока. Я занят, занавески вешаю.

Раздались гудки. Ослепший на один глаз и сбитый с толку, я пришел домой и моментально уснул.

Папино прошлое – до того как он стал моим папой – сокрыто туманом. Из этого тумана выступает титаническая фигура его кишинёвской учительницы русского и лит-ры Настастьи Феодосьевны.

Она всех учила так, что они без подготовки поступали в главные вузы страны. А один ученик, по имени Пиня Гройсман, поступил сразу в Оксфорд.

Только папа решил пойти в холодильный институт, потому что очень любил разные холодильники.

Недавно я был на папином дне рождения. Папа пригласил целую толпу своих одноклассников, и все они вспоминали Настасью Феодосьевну. Имя они произносили так, что получалось «Стасьфеодосьна».

– Стасьфеодосьна была великим человеком, – сказал Наний, папин одноклассник-профессор. – Помню, мне дали задание маршировать с барабаном на линейке. Барабаню изо всех сил, значит, а люди смотрят. Я разволновался и ходил как-то волнообразно. Стасьфеодосна меня на переменке поймала и говорит: «ты, Наний, не переживай. Главное – не линейки. Главное – Пушкин!»

Папа с одноклассниками выпили.

– Из-за поэзии у нас со Стасьфеодосьней произошел глубочайший конфликт, который развивался десятилетиями, – заявил папа. – В 9-м классе нужно было на экзаменах выбрать одну из трёх тем сочинения: «Мой любимый поэт – Пушкин», «Мой любимый поэт – Есенин» и «Ленин с нами». Стасьфеодосьна понимала, что про Ленина никто писать не станет.