Артур Крупенин - Мой большой греческий ремонт

В его крепком, закаленном теле глубокий мыслитель преспокойно уживается с заядлым спортсменом, как оно обычно и бывало во времена Золотого века афинских мудрецов. Ги великолепно играет в футбол и теннис. Пару раз в неделю они сражаются на корте с Кузей, и хотя моя жена ненавидит проигрывать, она, как правило, вынуждена уступить, несмотря на отчаянное сопротивление. Мало того, Ги с особым цинизмом включает второе дыхание в самый последний момент. А для темпераментной Кузи проиграть на тайбрейке — все равно что для какого-нибудь менее чувствительного человека потерять близкого родственника или даже всех родных разом. То есть ей становится настолько плохо, что она потом в сердцах отыгрывается на семье.

Впрочем, предусмотрительная семья заранее готовится к послематчевому возвращению прекрасной половины, загодя принимая позу зародыша — стюардессы не зря рекомендуют ее пассажирам в случае опасности.

Забавная штука: когда Ги играет с противниками посильнее моей жены, а с началом дачного сезона из Афин приезжает резвая и отменно тренированная молодежь, происходит то же самое. Поначалу Ги бесконечно долго заманивает противника, вызывая у того ощущение скорой победы, а затем заканчивает матч тогда, когда посчитает нужным.

Причем в интересах зрелища в ход идет весьма широкий арсенал артистично исполненных приемов: Ги начинает жаловаться на поясницу, прихрамывает, берет тайм-аут или прибегает к фирменному трюку Пита Сампраса, делая вид, что его сейчас стошнит прямо на корт.

Этот спортивно-театральный антураж Ги шутливо называет greek drama и в отличие от того же Сампраса использует не для того, чтобы коварно ввести соперника в заблуждение насчет собственных кондиций, а исключительно из соображений гуманизма, с целью дать тому хоть какой-то шанс побыть в игре, а не позорно слить все геймы под ноль.

Но довольно о спорте, давайте сосредоточимся на голове моего соседа, так выбивающейся своими размерами из идеальных античных пропорций. В этом гипертрофированном — по крайней мере если судить по диаметру черепа — мозгу запрятана многая мудрость, которая, как я уже говорил, мелкими порциями снисходит на меня во время долгих разговоров, о чем бы они ни были.

Передвигается Ги исключительно на велосипеде. Он вынослив как черт и даже способен прокатиться в Нафплион, а это почти пятьдесят километров в одну сторону, да еще с затяжными подъемами.

Кожа у Ги дубленая как у моряка и загорелая дочерна, что неудивительно, если учесть, что он целыми днями торчит в саду. Кстати, сад этот достоин отдельного описания.

В моих глазах участок Ги представляется совершенным идеалом. С одной стороны, он не зализан сверх меры и сохраняет здоровую толику дикости, а с другой стороны, этот сад без натяжки можно приравнять к живописному полотну великого мастера. Соединив собственные таланты архитектора и художника, Ги сотворил свое самое необычное произведение, в котором грани между естественным и рукотворным так мастерски скрыты незаметными глазу лессировками, что абсолютно невозможно догадаться, что именно из получившейся красоты сделано руками Ги, а что сотворено главным действующим лицом Книги Бытия.

Уж коли мы вспомнили о Ги, расскажу о том, как, зайдя к нему в гости, я стал свидетелем кормления многочисленных кошек Фёклы: как сейчас помню, их было тринадцать. Почти все они в той или иной степени рыжие — соседство с Томми-Джерри не прошло даром.

Поразительная штука: общаясь с кошками, греки тоже используют наше привычное «кс-кс-кс», но совсем не по назначению. Этими звуками в Греции кошку не подманивают, а прогоняют! И что самое странное, кошки это понимают. А в качестве того, что под «кс-кс-кс» привыкли понимать мы с вами, они используют что-то вроде «пс-пс-пс». Чудно, не правда ли?

В процессе кормления я поинтересовался у Ги, как ему удается не запутаться в именах. Обратив внимание на одного кота, вальяжно развалившегося в кресле на веранде, я спросил, помнит ли Ги, как его зовут.

— No name, — с улыбкой ответил Ги.

— Смешное имя. А вон того?

— No name.

— Хм. И его тоже? А вот этого?

— Ты не понял. Мы с Фёклой не даем кошкам имена.

— Как это? Почему? Оттого что их слишком много?

— Дело не в этом. Кошки имеют свойства умирать или исчезать без следа.

— Это правда, и что с того?

— Не давая им имен, мы избегаем болезненных эмоций.

Ух ты! И это при том, что Фёкла и Ги — сумасшедшие кошатники. Чего стоят только их попеременные ночные дежурства в те дни, когда кто-то из их питомцев заболевает. С другой стороны, при таком-то количестве это и в самом деле практично.