Аманда Ходжкинсон - Место встреч и расставаний [сборник litres]

– Если в этом году будет хороший урожай, мы сможем позволить себе одну из тех новых уборочных машин, о которых все говорят. После весенней страды немцы уйдут. Если к следующей осени у нас будет такая машина, то все будет в порядке. Нам просто нужно протянуть весну.

Мой взгляд сместился мимо него за окно, где солнце только начинало разбрасывать свои лучи над горизонтом. В своей старой жизни я никогда не наблюдала рассвет, и эта мысль заставила меня устыдиться. После четырех долгих лет войны, когда, казалось, весь мир охватило пламя, и в сообщениях было столько смертей и разрушения, воспринимать красоту восхода было сродни работе в поле без шляпы. Рано или поздно ты получишь шрамы от ран, про которые ты и не помнишь.

Я разгладила ладонью книгу учета. Затем прокашлялась, готовясь произнести слова, которые я репетировала всю ночь, лежа в постели и прислушиваясь к дыханию сына на соседней кровати.

– Я могу уйти, если ты хочешь. Или я могу остаться на жатву и помочь Амосу разобраться с военнопленными, чтобы тебе не пришлось вникать в это. Просто пообещай мне, что ты сделаешь все, что нужно для фермы ради своих родителей. Они и так уже потеряли слишком много. Они не могут потерять еще и ферму.

Ожидая ответа, я сосредоточилась на своем дыхании, стараясь дышать медленно.

– Ты хочешь уйти?

– Нет, – тут же ответила я, удивившись своей честности. Я никогда не была любительницей давать прямые ответы, когда существовала возможность ответить расплывчато. – Но я не останусь, если мое пребывание будет для тебя… неудобно.

Солнце взобралось чуть выше, заливая алым стены кабинета. Он снова повернулся к окну.

– Я хотел, чтобы все было, как прежде, – тихо проговорил он.

Я закрыла глаза, снова увидев перед собой тот гладкий горизонт давным-давно, когда Уилл, Джонни и я шли в направлении горизонта.

– Не оглядывайся назад, Уилл. Не надо. Это как плыть с камнем на шее. Он утянет тебя так глубоко, что ты уже не найдешь пути обратно на поверхность. – Я захлопнула книгу и положила поверх нее руки. – Только двигаясь вперед можно почтить память всех тех мальчишек, которые не вернутся домой.

Он допил кофе, а затем взглянул мне в глаза. В его лице вновь появилась жесткость.

– Тогда оставайся на жатву. Я не хочу иметь дел с немцами.

Внутри меня боролись радость и опустошение.

Внезапно наверху, в моей спальне, раздался стук, за которым последовал торопливый топот детских ножек по лестнице.

Уилл направился к двери.

– Он может бегать по лестнице без помощи?

– Да, – выдавила я из себя. – Он сползает задом наперед на животе. Джонни говорил мне, что так твоя мама учила вас обоих.

Старая улыбка осветила его лицо, когда он увидел, как Джон-Джон старательно спускается по ступенькам.

– И это работало, пока мы не выяснили, что скатываться по перилам гораздо быстрее.

Он рассмеялся, и я почувствовала, что улыбаюсь этому звуку, потому что уже решила, что смех этот умер вместе с его многочисленными друзьями.

Джон-Джон ворвался в комнату в своей красной пижаме-комбинезоне, держа что-то в руке. Я охнула, поняв, что он спускался по лестнице со стеклянным предметом в руках.

– Мама! – закричал он, вбегая. – Что это?

Это оказалась голубая бутылка, которую я распаковала и оставила на комоде. Уилл присел на корточки перед ним.

– Это бутылка с бутылочного дерева Люсиль. Почему бы нам с тобой не положить ее обратно к ее друзьям?

Джон-Джон наморщил лоб.

– Почему?

– Потому что она должна поймать всех злых духов до того, как они смогут проникнуть в дом.

Он обдумал это.

– Почему?

Забрав бутылку у Джона-Джона, Уилл сказал:

– Может быть, Люсиль тебе лучше объяснит.

Он протянул другую руку, и Джон-Джон ухватился за нее. Уилл коротко оглянулся, и они вышли из комнаты, решив вернуть бутылку на бутылочное дерево. Я долго смотрела в пустоту, на то место, где они только что стояли, надеясь, что для них было еще не все потеряно.

Через несколько часов, уложив Джона-Джона на дневной сон, я взглянула на комод, где лежала бутылка, а затем перевела взгляд чуть вбок, туда, где я положила письмо. С облегчением я обнаружила, что оно никуда не делось. Я убрала бумагу в верхний ящик, а затем с мягким щелчком задвинула его.

Жатва началась на следующей неделе. Как и обещал, Амос каждое утро привозил в поле немецких военнопленных, а затем возвращал их в лагерь за окутанный колючей проволокой высокий забор после того, как железный колокол извещал, что рабочий день закончен.