Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Сразу же за школьным двором, кое-как обнесенном низким штакетником, Дмитрия догнали сутулый, как коршун, председатель сельсовета Гаврила и ладно скроенный, мордастый Григорий Носков. Дмитрий уже хорошо знал их обоих: с председателем расквартировывал бойцов да доставал харч для отряда, а Носкова слушал на собрании станичной бедноты, правильно говорил мужик, рассуждал вполне здраво, заступаясь за батраков-инородцев, которым платили за работу куда меньше, чем казакам. Носков тогда, чтоб доказать свою правоту, спросил у Дмитрия при всех, есть ли, мол, в Красной Армии какое различие между русскими и инородцами. Ответ Дмитрия подбодрил Носкова, и Григорий тут же потребовал записать свое предложение в протокол.

Гаврила сейчас сдержанно улыбнулся и кивнул гривастой, неровно подстриженной на висках головой. Затем на ходу полистал замусоленную ученическую тетрадку и ткнул пальцем в страницу, сплошь испещренную одному ему понятными цифрами и буквами.

— Короче, берем. Ежели бык, так это сорок пудов мяса, понимаешь! — раздельно, словно взвешивая каждое слово, проговорил он.

Дмитрий все понимал: это была каждодневная работа председателя. Из волости мчались срочные запросы на продукты, нужно было с грехом пополам, со скандалом собирать по дворам мясо и хлеб, искать подводы и отправлять обозы то в Ачинск, то в Красноярск. А тут еще иждивенцем сел на шею немалый отряд Горохова, который есть хотел каждый день.

По численности отряд не превышал роту, он и был ротой трехвзводного состава, хотя Горохова громко именовали комбатом. Недостающие роты Дмитрий должен сформировать сам из бывших партизан, членов сельских партячеек и комсомольцев, создать, таким образом, мощный заслон на пути колчаковских отрядов, нацеленных на Монголию и Китай.

— Взовьется Автамон, да ведь Москва слезам не верит, она сурьезная, — Гаврила пыхтел, набираясь храбрости перед ожидавшим его боем.

— Брать надо, — солидно подытожил Григорий. — А то кака советская власть! А никака.

Дмитрий видел, Гаврила не очень-то верит в свои ограниченные законом силы и возможности и хочет пригласить с собою его, комбата, но только не знает, как это скажется на председательском авторитете. Решив не испытывать Гаврилу далее, Дмитрий охотно пошел навстречу.

— Двое-трое не один.

— Так-так! — размахивая тетрадкой, как боевым знаменем, обрадовался Гаврила. — Да разве с богатеями-то сваришь кашу!

— Вот именно, — согласился комбат, кривя рот в улыбке.

Автамон словно бы поджидал их. Сложив крест-накрест на коленях сухие в синих прожилках руки, он сидел на ошкуренных бревнах, попахивавших смолкой, и глядел на приближавшихся мужиков с плохо скрываемой злостью. А когда они подошли вплотную и остановились, Автамон снял кожаный картуз, обнажив потную в веснушках лысину, и церемонно поклонился.

— Будь здрав, — таким же поклоном ответил ему Гаврила и, не давая Автамону опомниться, заговорил по-деловому. — Тут мы кое-что насчитали, понимаешь…

Автамон зыркнул маленькими глазами:

— Уж вы насчитаете! — и рывком нахлобучил картуз.

— Берется там, где есть, — не очень решительно вступил в разговор Носков. — У меня, скажем, что взять, к примеру?

Автамон подавил вспыхнувший гнев. По собственному опыту знал, что ни к чему сердить представителей власти, какая бы власть ни была. И спросил простовато, с наивностью несмышленого парнишки:

— Зачем брать-то? Зачем, скорбящща матерь казанска?

— Люди мрут, гражданин Пословин, — с холодной язвительностью вступил в разговор Дмитрий. — Вот такой коленкор!

Автамон распахнул сдавленный морщинами рот, выражая тем самым крайнее удивление:

— Ай-ай-ай! Неужто! При старой власти мерли — ну там понятно — плохая была. А пошто ж бедуют при новой?

У Дмитрия до боли стиснулись челюсти и злость ударила в сердце: издевается гад. Будто не знает, что пишут в газетах и что рассказывают приезжие из-за Урала и Волги! Хотел Дмитрий срезать кулака беспощадным словом, да его опередил наторевший в подобных стычках Гаврила.

— Кончай базарить, Васильич, — сказал Гаврила. — Недосуг, понимаешь.

Автамон поводил редкой бороденкой из стороны в сторону и проговорил, косясь на председателя:

— Вон как! Да и пошто ты эдакой, а? Волк по утробе вор, а ты, видно, по зависти. Пошто поощряшь зависть людскую?

— Ны. Каку таку зависть! Прощения просим! — нетерпеливо наморщил нос Григорий. Ему было по душе, что он, сын станичного бедняка, не имевший прежде голоса при решении станичных дел, мог сейчас вот так, напрямую высказать все, что наболело, самому Автамону.