Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Хлопнул, оказывается, — равнодушно, как о чем-то незначительном, сказал Мирген.

Над горами заботливой хозяйкою всходила полная луна. Она высветила реку в серебристой оправе разросшихся тальников, всю огромную чашу долины с избами села Сютик на том берегу. Именно в этом селе, как сообщил ему Казан, мать и отец Ивана с весны пасли скот. Когда Мирген вошел в читальню, дружинники как раз и обсуждали, где лучше устроить засаду, чтоб половчее схватить Соловьева. Покойный Андрей, так звали бородатого, настаивал именно на Сютике.

И нестерпимо захотелось Ивану повидать стариков, что-нибудь разузнать у них о Насте, которую он не забыл, объяснить им свое положение. Пусть не особо ждут перемен к лучшему, если перемены и случатся, то не скоро и, может, даже не в ту сторону, и надо родителям ко всему быть готовыми, даже к самому худшему.

— С нами, Казан? — вдруг спросил Соловьев.

— Совсем, совсем, — торопливо Мирген ответил за родственника. — Что делать дома?

Казан дышал трудно, по-собачьи, ему было горько расставаться с семьей, но арест много хуже, и хоть стрелял в Андрея не он, отвечать за убийство все-таки придется.

— Надо всех убить, — с досадой махнул рукой Казан. — Тогда не будет свидетелей. От черного языка беда.

— Надо, оказывается, — с сознанием допущенной промашки проговорил Мирген.

Когда всадники, не найдя брода, пустили коней вплавь и, преодолев течение, переправились через реку, в Копьевой глухо ударил выстрел, а следом за ним протрещал, как хворост в костре, нестройный залп. Это перепуганные дружинники, придя в себя, запоздало стращали банду. Сейчас они, конечно же, выставят вокруг деревни тайные караулы, а преследовать Соловьева ночью все же не решатся — они уже догадались, что Мирген не один.

«Вот и все! — думал Иван. — Теперь все!»

Стрельба в селе подстегнула Ивана и его спутников. Они принялись нахлестывать плетками и шпорить коней, как бы стремясь во что бы то ни стало опередить друг друга. Скачка прекратилась лишь тогда, когда, пронесясь по извилистому, выкошенному в низине логу, всадники углубились в сырой от росы сосновый лес. Это было подножие горы Верхней, остроголовой, самой высокой в этом крае. С нее открывался вид на десятки километров вокруг, лучшего места для наблюдения за всхолмленной Прииюсской степью нельзя придумать.

С небольшой площадки из зарослей можжевельника и малины, приложив ладонь козырьком, Иван наблюдал за ощетинившейся тополями поймой реки и за всей прилегающей к ней степью с рядами скошенной травы, с копнами и стогами свежего сена.

Был ранний час, когда тьма боролась со светом. Сумрак становился жиже и рассеивался на открытых пастбищах и лугах. Солнце должно было вот-вот взойти, а лунная коврига все еще посвечивала спокойным голубым светом. Удостоверившись, что преследователей нигде нет, Иван сказал, что нужно бы разложить дымокур от гнуса. Он не привлечет чье-то внимание, так как в эту пору сенокоса луга были повиты дымом.

Иван сразу определил, что жить здесь им будет удобно. Ни пешему, ни конному нельзя и пытаться незаметно приблизиться к горе. Для начала решили построить на открытой площадке шалаш, а к осени выкопать землянку. Пока Мирген и Казан ломали для шалаша молодые сосенки, рыскавший глазами Иван увидел невдалеке стадо и принялся пристально разглядывать его. Это был сплошь молодняк — бычки и по первому году телята — здесь же были и овцы. Но стадо пас мужчина, совсем не похожий на отца: меньше ростом и одет он был в какую-то невообразимую хламиду с длинными рукавами и оборванными полами.

Стадо текло из Сютика. Значит, отец Ивана пас в селе другой, дойный гурт или вообще жил не здесь — в Сютике, об этом хорошо знал Иван, у отца не было ни дружков, ни знакомых. Уж скорее казак Николай Семенович вернулся бы в Озерную, что ни говори, а там он свой человек. Что же касается прежних его загулов и пьяных драк, то о них в станице давно позабыли, в памяти людской их потеснили кровавые события гражданской войны.

Иван приметил, как берегом спокойно проехали два всадника, их сопровождала пестрая дворняжка, она то забегала вперед и поджидала их, то отставала и затем догоняла крупными прыжками — ее короткоухая голова выныривала из прибрежной осоки. Эти двое ехали на покосы — в мешках, лежавших поперек седел, везли харч.

И вспомнилось Ивану, как на Теплой речке он слушал кукушку. Сперва она куковала редко, затем заторопилась и отчаянно зачастила и вдруг смолкла. Некоторое время Иван ждал ее голос и, не дождавшись, как в детстве, загадал, сколько осталось ему жить.