Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Чихачев понял всю серьезность атаманских намерений и не стал изворачиваться: да, он узнал об Автамоновой отаре и послал туда Миргена. Отряд изголодался до изнеможения, людям нужно поправиться. А что это за овцы, чьи они и кто их пасет, Чихачеву наплевать, ему теперь все безразлично. Более того, он даже рад, что ограблен один кулак, а не сельское общество.

— Деньги? — спросил атаман, почувствовав в ответе Чихачева вызов ему, Соловьеву, желание во что бы то ни стало выскользнуть из подчинения.

— Деньги не будут лишними.

Чихачев и не думал скрывать своих мыслей. Ему давно не нравится соловьевская опека по каждому пустячному поводу, пора кончать с нею, тем более, что атаман решил дать тягу и бросить отряд на произвол судьбы. О благополучии бандитов должен заботиться он, Чихачев, который здесь останется главным.

— Откуда взял, чо уезжаю?

— Следил за тобой, Иван Николаевич, — огляделся Чихачев. — После случая в Чебаках ты решил бежать не знай куда. Но почему не сказал?

— Решу про себя, тогда и скажу, — принимаясь за ногти, проговорил Иван.

— Зря ты. Пусть старый хрен забирает баранов, мне не жалко. Других поболе найду. А уедешь — дня не буду в этих местах!

— Куда подашься? — спросил Соловьев, хищно сощурив глаза.

— Ты уезжаешь? Али как?

Иван утвердительно качнул головой.

— Завтра получишь деньгу. Много дам. Не так уж плох я, Иван Николаевич!

— Где возьмешь?

— Мое дело.

— Без крови тамако! Понял?

«Хочет смыться, сволочь, по-благородному», — подумал Чихачев, но ответил мягко:

— Постараюсь.

Соловьев сознавал, что это пустые слова. Денег без выстрелов теперь нигде не возьмешь. Конечно, атаман мог запретить грабеж, но ему нужны были средства, и немалые, поэтому он и промолчал.

Назавтра же, находясь у Антониды, Иван увидел в окно конников. Когда затем Чихачев подошел к атаману, в руках у него была толстая пачка червонцев, обернутая тряпкой и шелковым шнурком.

— Вот, Иван Николаевич.

Соловьев распаковал и пересчитал деньги. В пачке было восемь тысяч рублей в новеньких, хрустящих купюрах. Преисполненный благодарности Чихачеву, он даже не стал спрашивать, как и где были взяты деньги. Да его это уже и не интересовало: мысленно он был в пути. Соловьев лишь по-дружески попросил Миргена, чтобы тот проводил его до Ачинска. Отряду же атаман сказал, что уезжает не насовсем, а только разведать, где еще недовольные существующими порядками воюют против власти.

Соловьев не прощался с Татьяной. Его бы расстроило это прощание, а ему постоянно нужно быть собранным, сильным. Он лишь пуще нахмурился, поспешил к коню и прыгнул в седло.

— Шашку забыл, Иван Николаевич! — крикнул Соловьенок, бросаясь в дом.

— Возьми на память, — худое лицо Ивана было напряжено, пониже скул застыли желваки. Ему казалось несправедливым и странным, что эти люди остаются в родной ему станице, а он должен покинуть ее. И таким бесконечно дорогим показался ему каждый домик в Озерной, каждый забор и каждый кустик! Может, и легко расставаться с родиной по своей воле, но по чужой — никогда.

Последний взгляд Иван кинул на распахнутые окна просторного Автамонова дома. Он мучительно надеялся увидеть в одном из них Татьяну, но ее не было, и Соловьев, сутуло сидевший в седле, гикнул, дал коню шпоры и, не разбирая дороги, понесся на зазеленевший травой бугор мимо огородов, мимо одинокого кургана, обросшего чертополохом. Иван не оглядывался на струйчатые дымы и ватагу тесовых крыш, потому что он теперь не нужен был станице и она ему не нужна.

— Быстро ездишь, оказывается, — сказал Мирген, пристраивая своего коня к коню атамана.

Скорее вперед, чтобы не терзать себя мыслью о прошлом! Жалеть было нечего, разве только одну Настю, перед которой он виноват более, чем перед кем-нибудь другим. Ему явственно представилось, как она в окружении таких же несчастных арестанток понуро сидит на грязных нарах в вонючей камере и вспоминает о нем. Скорее вперед, к незнакомым, нездешним людям, которые не будут знать ничего об Иване, туда, где его фамилия не звучит проклятием и ненавистью!

Они скакали, оставляя в стороне села, объезжая табуны и отары, отдыхая в логах и перелесках. Степь понемногу просыпалась, от нее наносило молодой полынью и богородской травой. Эти запахи пьянили всадников, пробуждая в душе воспоминания о далеком-далеком детстве.

Они видели суету верховых на почтовом тракте. Возбужденные чем-то всадники вылетали из-за холмов, из-за березовых рощиц, догоняли и останавливали друг друга, о чем-то советовались и пропадали в зыбком мареве. Может, эти всадники и видели Ивана и Миргена, и наверняка видели, но кому придет в голову, что так вот, нисколько не таясь, могут ездить бандиты.