Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Бойцы нервно заржали. Она была красивая, весь ее вид никак не вязался с убогостью бараков и сумеречью скал.

— Вот так клюква! Кто ты? — спросил командир.

— Я-то? Ежли по правде?

— Ну!

— Марейка.

Затем на порог шагнула женщина среднего роста с неестественно бледным лицом и черными, как смоль, прямыми волосами:

— Мы сдаемся.

Она назвалась Настей, женой Ивана Соловьева. Она подтвердила, что бандитов в лагере нет. Женщины и дети от истощения еле держатся на ногах, немощен и Николай Семенович, отец атамана.

Когда все, кто находился в бараке, вышли наружу, командир отряда стал допрашивать их. За всех ему отвечала Настя:

— Иван Николаевич с отрядом…

— С бандой!..

— Иван Николаевич ушел. Оружие взяли с собой…

Вскоре запылали бараки. Они горели с треском, без дыма. Отстраняясь от нестерпимого жара, Заруднев вдруг оказался рядом с рябым инородцем в телячьей куртке. Инородец засопел трубкой и сказал:

— У, язва! Не взяли!

И многозначительно покачал головой. И понял Николай, что это и есть Шахта.

— Меня зовут Тимофеем, — вполголоса произнес инородец. — Мы еще встретимся.

Когда Николай вернулся в Киселевск, он не застал жену дома. Полина, очевидно, куда-то выскочила на минутку, так как дверь не была заперта. Чтобы позабавить жену и себя, Николай прошел в другую комнату и спрятался за печь.

Полина явилась тут же, звякнула ведром, затопала по прихожей. До Николая донеслось негромкое шорканье, причину которого он не мог определить.

Николай нетерпеливо ждал, когда она заглянет в горницу — сердце должно ей подсказать, что муж уже дома. Но Полина не шла, и тогда он негромко позвал ее:

— Малыш.

Она притихла, наверное, подумала, что это ей только показалось, и снова шоркнула чем-то. Тогда Николай позвал громче и услышал в ответ радостный крик:

— Приехал! — она совсем по-ребячьи захлопала в ладоши.

Николай рванулся ей навстречу. Он обхватил Полину сильными руками, слегка приподнял и принялся целовать в пухлые губы, в щеки. Она тихонько повизгивала от счастья, жмуря сияющие глаза.

— Малыш!

Жилистый, крепкий, он высоко вскинул ее и стал кружить по комнате. Она положила ему на грудь покорную голову и засветилась мягко, умиротворенно, как светятся только во сне. Потом Полина вдруг отстранилась:

— Пусти. Ты ведь знаешь…

Он понимал, что она имела в виду, и подумал, что это будет еще не скоро. У нее даже нет никаких видимых признаков. А может быть, она вообще ошибается и с ней совсем ничего не случится.

— Не веришь! — она надула губы и стала похожей на малое дитя, которому очень хочется покапризничать. Он любил в ней эту ее детскость, о чем она совершенно не догадывалась, считая, наоборот, что ей нужно выглядеть как можно взрослее.

И он снова вспомнил, как они встретились и как познакомились, как Николай провожал Полину с вечеринки домой. У калитки, когда они уже прощались, Николай неловко чмокнул ее в щеку, и тогда она, не раздумывая, с размаху шлепнула его ладошкой по лбу. Он оторопел, попятился, а Полина принялась уговаривать его, чтобы он не сердился.

— Так все девушки делают, — простодушно объяснила она. — А то можешь подумать, что меня целовали другие и что я к этому привыкла.

Он, уже познавший прелесть девичьих ласк, посмеялся тогда над ее наивностью и незащищенностью. Да и впрямь ли ей семнадцать! Она ведь совсем-совсем малыш. И ростом малыш, и возрастом. Так с той поры и стал называть он ее, а пора-то эта была всего несколько месяцев назад.

— Что делала там? — с нарочитой строгостью кивнул он на прихожую.

— А это тебе интересно? — снизу вверх посмотрела на него Полина. — Да?

— Конечно, ты перебирала фамильное золото и бриллианты!

— Вот и не угадал, — засмеялась она. — Я терла картошку, чтобы приготовить крахмал, а крахмал нужен, чтобы сварить кисель.

— За теркой ходила к соседям?

— Ага, — кивнула она и добавила озабоченно: — Печь задымила. Ты должен найти печника.

— Ну если надо, — сказал Николай и улыбнулся.

— Хочу побелить квартиру. Где известь?

— Найдем, — весело ответил он.

Полина спохватилась, что муж, наверное, голоден. Она усадила его за стол, достала из шкафчика ломоть хлеба и поблескивающий жиром круг домашней колбасы. Затем поставила кувшин молока и большую эмалированную кружку.

— Ты должен все съесть, — предупредила она, мостясь на пристенной лавке рядом с ним.

— А ты?

Она часто закивала головой, рассыпая свои кудрявые пепельные волосы. Глядя на его похудевшее лицо, вздохнула раз и другой и заговорила о том, что напрасно ждала от него писем, он оказался обыкновенным обманщиком. Словно жил в каком-то безлюдье, где нет даже почты.