Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

Отец же все играл и играл на певучей, безутешно рыдающей скрипке. И сильные, вольные звуки заполняли многоцветный земной простор и ласточками улетали высоко вдаль и острыми иглами входили в самого Никиту, в каждую часть его страдающего тела, чтобы пронзительно звучать в нем, звучать и оборваться.

«Довольно тебе, отец, — мысленно говорил Никита. — Ты же видишь, что все это уже ни к чему».

Затем он, царапая пальцами землю, поднялся и пошел по трещавшему под ним валежнику. Во рту было солоно от крови, в туго затянутой груди тяжелело и хлюпало, раскалывалась ставшая большой голова. Земля все настойчивее тянула Никиту к себе.

Но ему почему-то все еще хотелось жить. Дотянуть хотя бы до следующего утра, чтоб посмотреть, какое оно будет, посмотреть на алое солнце и росистые, дивно пахнущие степные травы. А еще он мечтал о глотке воды. Вот если бы кто-то сумел остановить этот губительный, этот необратимый ток крови! Но никого не было рядом, Никита умирал в полном одиночестве, всеми отвергнутый и забытый, лишь погребальная песня капризной родительской скрипки была с ним. Но песня, она и есть песня, разве может она чем-то помочь сломанному жизнью человеку, уже приговоренному умереть?!

Заплетая непослушные ноги и падая в траву и в песок, Никита с трудом перевалил железнодорожную насыпь и, беспомощно всхлипывая, словно обиженный ребенок, направился дальше по просеке. Затем он долго сидел на трухлявом пне, беззвучно шевеля растрескавшимися губами. Жажда мучила его во много раз сильнее, чем боль. И он снова поднялся и пошел, гонимый ею, и когда ему показалось, что все уже кончено, что вот сейчас он свалится и умрет, перед его неподвижным взглядом на подсохшей болотине возникла невысокая жердяная изгородь, он обрадовался ей, оперся на нее и, перебирая руками, пошел вдоль нее боком, зачем-то считая попадавшиеся ему столбики: один, два, три. Он шел медленно, путался в счете и часто останавливался, чтобы отдохнуть. И места, где прижимался к березовым жердям грудью, отмечались расплывчатыми кровавыми пятнами.

Никиту поднял старый, клочкастый, словно изъеденный молью, хакас. Никита мучительно застонал, вытянулся и открыл глаза. И на сей раз увидел перед собой придавленное крышей крыльцо в три ступеньки и за крыльцом — широко распахнутую дверь. И еще увидел он отливающий синим маузер у себя за поясом.

Никиту поили ломящей зубы ледяной водой, затем ему дали теплого чаю, он выпил, не отрываясь, целую кружку до дна, и добрая дочь старика перевязала ему раны. Старик спросил Никиту, кто он и откуда, и как очутился в этих краях, но Никита не назвал себя, чтобы старик с перепугу не поднял тревогу. Сбежится весь улус, и Кулакова, не дай бог, узнают и растерзают, не дав ему помолиться.

«Аркадию хорошо, — вяло подумал он. — Аркадию теперь не может быть хуже».

Никиту хотели уложить в постель, однако он воспротивился куда-то уйти с крыльца. Более того, вскинув взбухшую от боли голову, он строго приказал деду, его дочери и двум его малолетним внукам немедленно убраться в избу. Так он с маузером в руке и встретил вышедшую из леса ночь на незнакомом крыльце. Он еще, казалось, на что-то надеялся. Конечно, Никита не мог рассчитывать, что его обнаружат и подберут свои. Отсюда далеко было до своих, к тому же они не представляли, что такое может случиться с ним, с самым смелым и предприимчивым борцом за свободу хакасов.

За полночь в степи сильно похолодало. С гор в долину ринулся насквозь пронизывающий ветер. Куртка, набрякшая кровью, не грела, и закоченевший Никита уже подумал, не перебраться ли ему в избу, но в это время в дверях показался старик с бараньим тулупом. Ни слова не говоря, он укрыл Никиту тяжелою шубой и со вздохом облегчения мгновенно исчез.

А когда Кулаков немного обогрелся, ему стало вроде бы полегче, его поклонило ко сну. Он понял по проглядывавшим между туч редким звездам, что до рассвета еще далеко, он успеет найти себе укромное место, где никто не увидит его. Но прежде нужно набраться сил, прежде нужно поспать…

Проснулся Никита на золотом солнцевсходе. Ухватившись за ручку двери, он с трудом поднялся, обошел избу вокруг и наконец сообразил, что это всего лишь чабанское стойбище, никаких других строений рядом не было. Он надеялся взять здесь коня, но пригон оказался пустым. Тогда Никита по пряслу и корявой стене прошел к старику в избу.

— Ты получишь много денег, если дашь мне коня, — сказал Никита и лизнул спеченные губы.