Анатолий Чмыхало - Седьмая беда атамана

— Что их смотреть? — Макаров отставил кружку и медленно поднял стальные глаза. — Люди как люди.

— Пусть посмотрит, — сказал Соловьев. — За посмотр денег не берут.

— Надо ли, господин есаул?

— Не жалко! — упрямо проговорил Соловьев, давая понять комбату, что последнее слово все-таки остается за атаманом.

Но Дмитрий сделал вид, что ничего не заметил, и сказал с шутливым простодушием:

— Кто у вас главный? Кого слушать?

Его ход мгновенно разгадал Соловьев, которому явно не понравилась лукавая речь комбата:

— Ты брось! Оба мы главные.

Макаров, неохотно обойдя поляну, собрал людей у крыльца, их было мало, меньше десятка. Оборванцы с любопытством поглядывали на Дмитрия, особенно на его новенький зеленый френч с красными клапанами и петлицами.

— Торопись, Горохов. Нам некогда, — сказал Соловьев.

Дмитрий охватил взглядом пеструю толпу бандитов.

Облизнул сухие губы и заговорил отчетливо, стремясь, чтоб его слова по возможности дошли до всех.

— Граждане, не пора ли вам домой, там вас ждут. Возвращайтесь к семьям. Не бойтесь, советская власть не обидит.

— По головке погладит! В тюрьме! — насмешливо прокричал Соловьенок. — Идите, граждане, идите!..

— Она разберется, кто виноват. Зря не посадят, вот честное слово!

— Катись-ка ты, комиссар, в пим дырявый! — снова крикнул Сашка, вываливаясь из толпы.

— Пора, пора заканчивать, батенька мой. Спешим, — сказал Макаров, направляясь к ожидавшему его иноходцу. — С богом!

— Граждане!..

— Кончай, батенька мой! Хватит!

— Граждане! О вас же заботимся! К вам душою вождь всемирного пролетариата, дорогой наш товарищ Ленин! Он призывает вас сложить оружие, как вы идете супротив своей же власти! Вы понимаете? Власть-то ваша, она вам заступница, так зачем же ее обижать? Ну?

— Уж и задачу ты им задал! Ломали бы себе головы, да, к счастью, они не понимают по-русски, — зло оглянулся Макаров.

— Врешь ты, офицер! — донеслось из толпы.

Иван соскочил с крыльца:

— Кто сказал? Ах, энто ты, Каскар. Никак захотел схлопотать пулю! Значит, опять за свое!

— Подумайте, граждане, куда вы попали! — крикнул Дмитрий.

Сашка вплотную подошел к нему и заговорил, подбоченясь:

— Июсы наши по договору. Ну, а прежде того, чтоб всем снисхождение и свободу. Будто ничего не было промеж нас!

— Так не получится, однако! — не своим голосом воскликнул Дмитрий. — Забыли трупы у Половинки?

— Мстить будешь? — издали бросил Макаров. — Чего ты с ним возишься, господин есаул? К стенке его! К стенке!

— Тихо! — Соловьев поднял руку. — Ишь какое пиво мы с тобой заварили. Не расхлебаем, комбат. Говори с людьми подобру!

— Не по носу вам мои слова? — в запальчивости продолжил Дмитрий. — А кто людей пострелял, гады! Вы постреляли! И какой же вам теперь справедливости!

— Так на хрен же ты приехал? — скрипнул зубами Соловьев.

Дмитрий понял, что зарвался. Теперь бандиты уж не выйдут из тайги. И чтобы как-то поправить положение, он вполголоса проговорил:

— Амнистия будет, граждане! Вот поверьте вы мне… — и ударил себя кулаком в грудь.

Атаман мрачно взглянул на Дмитрия и подал команду:

— P-разойдись! Через час выступаем! Гостю — его коня!

Дмитрий перевел дух. Кажется, на этот раз смерть пронеслась мимо.

— Рядовых амнистируют всех! — крикнул он людям вдогонку.

Соловьев сам поехал провожать комбата. Долго рысили молча, а когда оказались на торной тропке, атаман придержал и развернул назад своего скакуна:

— Везучий ты, Горохов! Домой едешь, а тебя ведь расстрелять стоило.

— Еще не поздно, Иван Николаевич.

— Отваливай, а то пальну!

— Лучше подумай о себе и своих дружках. Может, и получишь прощение.

Атаман насмешливо зыркнул на Дмитрия:

— Сам не приду. А вы уж делайте со мной, чо хотите.

Между тем жизнь в станице шла своим чередом. Шальной ветер перемен жарко дышал встречь и пьянил казаков. Взъерошились, загоношились, ополоумели от сознания собственной силы, по всякому поводу и даже без повода собирались на сходы, где, чадя махрою и безбожно ругаясь, и проводили все свое досужее время. Может, когда б и сделали себе какую передышку от митингов и собраний, да уж больно баламутила людей падкая на самые решительные меры уездная газета. Вездесущие и дотошные ее селькоры выискивали жуликов в многолавках, яростно обличали богомолок и самогонщиц, выводили на чистую воду кулаков и подкулачников.

Читали газету от первой буквы до последней, не пропуская ни одной строчки. По ходу чтения комментировали газетные статьи, многозначительно переглядывались: не пора ли, мол, и нам всерьез заняться станичною многолавкой, не пора ли критиковать председателя Гаврилу — в других селах вон как пушат председателей, аж перья летят, а нам что, рот заткнули? Или прочитали казаки, что в одной из соседних волостей исполкомовский конюх не бережет сено, часть сена у него попадает в навоз, так всею станицей направили в свою волость протест по этому возмутительному случаю и настоятельный совет присмотреться как следует и к своему конюху, потому что таким манером можно запросто загубить всю мировую революцию.