Борис Макаров - Знамя Победы [litres]

Мать Лиды, знали все, умерла много-много лет назад, когда ее дочь была совсем маленькой. Федор Ефимович вырастил Лиду один и любил ее, можно сказать, за двоих. К тому же те, кто знал мать Лиды, говорили, что она похожа на мать.

Синеглазая, стройная, белокурая – девочка привлекла внимание всех старшеклассников.

Любовался ею и я. Любовался, но до настоящей любви еще не дорос, не созрел. И стоило мне уехать на учебу в город, забыл о Лиде. Иногда в памяти всплывало «мимолетное виденье» – девушка в белом. Но у нее не было ни имени, ни адреса. Ну а потом все как у всех – жена, дети, – не до видений…

Приезжал в село, изредка встречал кого-нибудь из одноклассников или одноклассниц, как правило, тоже приехавших в гости к родственникам. С одноклассниками и говорили, естественно, об одноклассниках…

Лиду, хоть она и жила в селе, не встречал. А может, она куда-нибудь тоже уезжала, а потом возвращалась… Не знаю. Да и в селе-то я бывал урывками, проездом. Ночевал на берегу реки, на берегах озер и проток – рыбачил. Даже бывший наш дом мимо проезжал, не останавливался, старался быстрее миновать. Зачем душу воспоминаниями того, что уже никогда не вернется, терзать. Знаю, есть любители повздыхать над старыми фотографиями, письмами, побывать в местах своего детства. Не осуждаю. Прошлое надо помнить. Но сам к их числу не принадлежу.

Так что Лиду Чарушину после окончания школы и отъезда из села я встретил в первый и, наверное, в последний раз в той поездке, о которой рассказываю.

…Влезла она в кабину. Дыхнула на меня табачным дымом и перегаром, посмотрела мутными, красными глазами, привалилась к моему плечу и в тот же миг уснула.

Вот и все. Так до нашего села и ехали. И не мог я поверить, и сейчас не могу поверить, что у меня на плече несколько часов спала та самая девочка в белом, на которую мы всей школой любовались и которая в памяти у нас осталась прекрасным мимолетным видением, как говорил Пушкин – гением чистой красоты…

…Вот и все…

Леонид Васильевич снял с таганка котелок с чаем, поставил на кусок брезента наши кружки, положил хлеб, сало, горстку конфет:

– Пора чаевать. Почаюем, к удочкам пойдем. На рассвете клев должен начаться.

…А знаете, почему я о девочке в белом вспомнил? Мне кажется, наши села, деревни – это те же девочки в белом. Ранимые, хрупкие. Ломают, ломают их революциями, войнами, реформами разными, а потом удивляемся, почему они не растут, не богатеют, не расцветают, как, например, села какой-нибудь Южной Франции или Голландии, о которых нам журналисты с восторгом и с демонстрацией этих сел по ТВ рассказывают…

Небо светлело. Воздух свежел. Рассвет приближался…

В то время, о котором пойдет мой рассказ, браконьеров не было. Даже слова такого не было. Наоборот, к рыбакам, добывающим рыбу сетями и неводами, все относились с уважением. Старики и старушки называли их кормильцами, те, кто помоложе – добытчиками. В каждое окошко осевших и посеревших за годы войны домишек нашей деревни черными глазницами заглядывал голод. И если бы не рыбаки, к каковым причисляли себя и мы, подростки, и не щедрость нашего Онона, многие не дожили бы до спасительных сытных дней.

Рыбаков, да и вообще мужчин, в деревне было мало. Каждый второй не пришел с войны.

Так что для нас, удильщиков, места на реке было предостаточно – на выбор.

Я почти постоянно рыбачил на Курумнинской курье. Курумнинская курья, по моему мнению, если и не самая рыбная, то уж точно самая красивая. Онон и сам по себе красив. Истоки его, на обыкновенной школьной карте посмотреть можно, – в Монголии – в местах, никакими грязными стоками не загаженных.

Светлоструйная, привыкшая к степной свободе, к степному раздолью, река размашисто, широкогрудо выкатывает свои воды к подножию таежных хребтов Забайкалья и, отражая на своей зеркальной поверхности их сине-зеленые склоны, кажется еще светлее и глубже.

Впадины, морщины между крутобокими хребтами и древними, подернутыми седыми мхами скалами, – курьи, так в наших местах называют тихие заливы. В них нагуливают жир золотобокие увальни – караси и сазаны, дремлют на мягком иле сомы и налимы. На устьях курей, на стыке их с течением, любят охотиться за теми же карасями, сазанами, сомами, налимами и прочими обитающими в курьях рыбами, а также иногда проплывающими вдоль и поперек по течению белками, бурундуками, ондатрами, огромные широкопастные, лопатохвостые таймени.