Андрей Лещинский - Ребра жесткости

Через неделю, в следующую среду, опять в двенадцать часов он снова был на Михайловской. Так вышло случайно. Ему надо было в Ленэнерго, а ехал он из администрации Центрального района, а Большая Конюшенная была закрыта, на Мойке тоже чего-то строили, как раз подходило двести лет Пушкину, вот и вышло, что, кроме Михайловской, другой дороги направо не было. Времени как раз было много, до встречи с коммерческим директором оставалось больше сорока минут, он сказал водителю остановиться, оставил папку и телефон в машине и пошел в «Европу», злясь по дороге на себя за вновь подступившие к голове и сердцу страхи и слабости.

Она сидела за тем же столиком, пила чай и ела фруктовую корзиночку с вишенкой наверху. За неделю потеплело, поэтому пальто не было, девушка была в черных брюках, черной куртке, не кожаной, а из какой-то бугристой ткани, под курткой была кофточка малинового цвета. Евгений Викторович за эту неделю узнал, что такая одежда называется «топом». Живот опять был открыт, опять внутри дрожало, снаружи немело, он пытался почувствовать что-нибудь, для этого ерзал по мягкому сиденью, терся спиной о подушки, бессмысленно шевелил руками, как какое-нибудь морское чудо, ворочающееся на сухом песке безразличного к страданиям пляжа и последними силами прислушивающееся к медленному оттоку жизни из исчезающего тела.

У Евгения Викторовича была подруга. Они учились вместе в Политехе, познакомились, когда он был на пятом курсе, она — на втором. Десять лет не виделись, потом деловая жизнь столкнула на каком-то фуршете, и они сразу же, в первый же вечер, сделали то, что не захотели или постеснялись сделать в скованные запретами годы юности. С тех пор они встречались в среднем раз в неделю. Проблема места решалась то так, то этак, но каждый раз у Евгения Викторовича находились какие-нибудь ключи, дверь, открывавшаяся этими ключами, и кровать, стоявшая за этой дверью. Он привык к тихому еженедельному сексу, к своей очень деловой, самостоятельной и всегда торопливой подруге, он не хотел бы потерять ее, он получал удовольствие от стандартных, похожих один на другой оргазмов и старался быть внимательным к ней, но постепенно эти встречи заняли свое место в ряду других деловых, приятных, неприятных и безразличных встреч, так что иногда в конце недели он вдруг спохватывался, звонил ей, согласовывал время и потом с тревогой ждал свидания, как будто оно было еще одной частью его многообразной и утомительной деятельности. Он выпил чашку кофе за сто шестьдесят рублей, посмотрел на девушку, встал, ушел к машине. Евгений Викторович стал ходить в «Европу» каждую среду в двенадцать часов. Она каждый раз была там, каждый раз в какой-нибудь новой одежде, но всегда с одной и той же прической и почти всегда с голым животом. Он уставал от работы, от одиночества, от самого себя и был утомлен и озабочен тем, что на эфирном, так сказать, колесе жизни появилась новая зарубка, которая царапала его каждую неделю, боль, от которой все ныла и ныла, все сильней и сильней с каждым царапанием, но с которой он ничего не мог поделать и от которой не хотел избавиться.

В июле девушка исчезла на две недели. После первого раза стало легче, ее отсутствие снимало с него бремя неисполненных желаний и необходимость действий. Зарубка не царапнула, он стал успокаиваться, потом огорчаться, ему казалось, что она смотрела на него с интересом и участием, что он вот-вот был готов подойти к ней, заговорить, что все было бы хорошо, что он сильный, да он и вправду был сильным. Когда он шел в «Европу» в третий раз, считая за первых два те, когда ее не было, колотившееся о ребра сердце гоняло кровь в зажатых страхом сосудах так, что он еле двигался, видел и соображал. Она была опять за тем же столиком. Евгений Викторович сел, чувствуя, как пот проступает через ткань рубахи, и радуясь тому, что на этом оттенке белого мокрые пятна, кажется, незаметны. Он побоялся пить кофе, заказал сок. Девушка была где-то на юге. Она загорела, стала, как шоколадная конфетка, даже косметика не была видна. На ней было коротенькое белое платьице на тоненьких лямочках. На ногах легкие белые туфельки, так, что-то сильно изогнутое, как бы весело съезжающее с высокой иглы каблука. На шее была золотая тоненькая цепочка, на правой руке такой же браслетик и такой же браслет был на левой ноге. Живот был закрыт, зато не было лифчика, и соски маленькой груди дополнительным украшением обозначались через тонкую ткань платья. Евгений Викторович почувствовал, как кто-то взял невидимыми руками невидимый молоток и невидимый гвоздь и стал с размаху вколачивать его в левую сторону груди. Он задохнулся, встал, пошел к девушке, взяв сок, телефон и папку.