Андрей Лещинский - Неприятность

В отъезде джипа, напротив, странности не было. Ребята всё увидели, по-своему поняли и решили, что готовится крутая стрелка. Хищники должны быть осторожны, если хотят жить. Они не струсили, просто уезжали, хмуро подчинившись давлению обстоятельств. Джип бросил грязь из-под колес в сторону загоравшей под обрывом компании, с неприятной торопливостью запетлял меж деревьев, зацепился колесами за асфальт и умчался впереди своего недовольного воя.

Стоявший на месте и бежавший от дороги с тремя складными стульями охранники сопровождали эти движения разнообразием ужимок и жестов, долженствовавших обезопасить охраняемый объект от стрельбы из отъезжающего автомобиля. Все закончилось благополучно, трое сели рядом на стулья, качнулись назад, когда задние ножки воткнулись в сыпучесть грунта, и утвердились прямо, когда стулья установились в равновесии.

— Хорошо тут. Слушай, Леша, а чего б тебе тут дом не купить? Взял бы вон хоть ту же дачу, да и кайфовал бы, вспоминал бы, так сказать, сладость детства.

— Ну и что? Сидеть у этой развалюхи и смотреть на местную публику? Делать нечего!

Резкие звуки слов девушки обрезали нарождавшуюся тему разговора. Спорить никто не захотел, Алексей поднял руки с разведенными в стороны локтями, сцепил пальцы на затылке, откинулся назад и сказал, демонстрируя вольностью позы отношение к произносимым словам:

— Сегодня с утра опять с губернатором поругался.

— Когда ж ты успел к нему попасть?

— А чего мне к нему попадать? Он сам звонил. Он мне не нужен. Это у него ко мне вопрос.

— Да уж знаю, что ты крутой. Ну и чего? Какой вопрос, если не секрет?

— Да все тот же. Я тебе говорил. Контракт по энергоносителям.

— А... Ну я в этом, знаешь, мало чего... И что?

— Что... Я ему сто тысяч раз говорил: контракт надо было подписывать в прошлом году. Понимаешь? Куда ему деться? Тогда сделал бы, как умные люди советовали, уже бы все работало. А теперь поздно, все. Тогда единица стоила восемнадцать и тридцать восемь сотых цента. И о зачетах можно было разговаривать. А теперь с той стороны требуют девятнадцать ноль два и тридцатипроцентную предоплату. Понимаешь ситуацию?

— По правде говоря, нет. Но я тебе верю. Ну и что ты ему сказал?

— Сказал, что он ...удак. Да чего еще тут скажешь?

Ответа не нашел никто, они замолчали, стали смотреть на Ладогу. Желание полюбоваться видом было, в общем, искренним, но невыполнимым. Китайский сановник, какой-нибудь гун или отпрыск императорского дома, мог устроить себе праздник любования цветущей вишней или безмятежностью глади священного озера, но деловой человек современной России — нет. Взглянул, запомнил, надо бежать. Они начали ерзать на стульях, приготовляясь встать, сказать: «Ну, что? Наверное, пора» — и двинуться к машинам. Они надеялись, что никакой темы больше не придумается, что вот-вот можно будет сменить неудобные стулья на чистые и мягкие сиденья, неприятную открытость пространства — на компактную замкнутость знакомыми предметами, бессмысленное сидение — на быструю езду к полезной цели.

Однако тема нашлась. Со стороны дороги подошли трое очень молодых людей и одна такая же молодая женщина. Мужчины были одеты в дешевые яркие спортивные костюмы и старые серые кроссовки с незавязанными шнурками. Женщина — в длинную желтую юбку с зелеными и красными цветами, белую в синюю полоску футболку с открытой шеей и грязные белые сандалии. Они шли, нервно дергаясь на ходу, с какими-то дикими приплясываниями и странными отвратительными ужимками вроде нелепых хлопков в ладоши сначала за спиной, потом спереди, мотания головами и попыток щелкать пальцами на манер испанских танцоров, которых Сергей видел недавно перед началом корриды в Барселоне.

Один из мужчин с ходу бросил на землю красное одеяло с сине-зелеными полосами по двум краям, все сразу быстро разделись и покидали комки одежд рядом с одеялом, между коротконогим мужичком с семейством и сидевшими на стульях любителями ладожских видов. Мужчины, собственно, ребята или парни, оказались очень худыми — кожа, кости, немножко мускулов, рисунки ребер на бледных безволосых грудях, коленки и локти, крупными узлами перевязавшие нескладно болтавшиеся плети ног и рук. Девушка была очень белой, полной, с выступавшим животиком, короткими, резко расширявшимися к широким луковицеобразным бедрам ногами, маленькой грудью, удобно расплывшейся по поверхности живота, и кругленькой мордочкой с плоским блинчиком кудряшек сверху. Ей было восемнадцать–двадцать лет, не больше, в ней были неизбежные знаки привлекательности молодости, но тело расплывалось, в глазах была болезнь, на коже прыщи, молодость стремительно валилась в серую вереницу дней толстой одышливой глупой тетки.