Андрей Лещинский - Причина смерти

— Извините, Борис Эмильевич, сейчас, сейчас, я просто хочу уехать с вами, — проговорил он необычным быстрым заплетающимся языком.

Доктор молчал, вторые ворота пошли вверх, они выехали на площадку, не останавливаясь, двинулись дальше между двух бронетранспортёров, пристроившихся спереди и сзади, и в свете огромных прожекторов армейского вертолёта, зависшего прямо над трейлером и медленно перемещавшегося вместе с ним.

— Вторая машина может заняться оставшимися. Что с ними делать?

— Наши там есть?

— Четверо.

— Всех убрать, наших и тело Тархова эвакуировать. Если этот голый уйдёт, черт с ним.

— Может клонов прибрать на всякий случай?

— Всё, Саша, больше всяких случаев не будет. Вообще никаких случаев для нас с вами не будет. На хрена нам эта мерзость.

— Как прикажете.

Он передал поручение на второй вертолёт, и они замолчали на весь не слишком длинный, но долгий из-за разбитой дороги, почти часовой путь до аэропорта.

Наконец подъехали. Доктор и Крок вышли под холодный тёмный дождик и стали безучастно и скучно смотреть на то, как какие-то люди повозились у дверей трейлера, вытащили так и не увиденный во второй раз Доктором, а, впрочем, чего на него смотреть, блестящий металлический цилиндр размером с руку ребенка, и бегом уволокли его через маленькую круглую площадь в сторону здания аэровокзала.

Крок отпустил вертолёт, тот погасил фары и ушёл вверх. Из головного бронетранспортёра вышел человек в форме и направился для необходимых объяснений в сторону трёх подходивших милиционеров.

— Борис Эмильевич, я займусь ликвидацией последствий?

Доктор услышал, как дрогнул голос Крока, спросил:

— Что, Саша, вы себя неважно чувствуете?

— Да, что-то, наверное начинается.

— Какие в ж…пу последствия? Поручите кому-нибудь. Всё будет хорошо.

— Я верю.

— А я уверен. Но сейчас поехали ко мне, вас уколят, и болей не будет.

— Спасибо. Вы тоже очень устало выглядите.

— А я тоже уколюсь.

— Вы?!

— Вам можно, а мне нельзя? Мне тоже надоело. Всё, Саша, п…дец, всё кончилось, чего тянуть.

От дороги, выводившей на Пулковское шоссе, подъехала машина Доктора. Двери открылись, за рулём была Инна. Они сели на заднее сиденье, Доктор потянулся к пульту бара, сказал:

— Домой, Инна, пожалуйста. Хочу вас проинформировать о том, что я закрываю бизнес в России и уезжаю в Германию. Уеду сразу после похорон Крока и Тархова. Поедете со мной?

— Это моя судьба, Борис Эмильевич.

— И моя, как видно, тоже.

Центростремительные силы — память мира о начале времен, а Центробежные — воля Создателя. Суть в том, чтобы проявить волю один раз в самом начале. Дальнейшие попытки что-нибудь подправить будут безусловно успешными, но войдут в противоречие со сформулированным во второй фразе Эпилога правилом чистой и честной игры, а также привлекут крайне нежелательные внимание Тех.

Чистота хорошо соответствует простоте, а сложность обязательно теряет идеальную белизну и пачкается цветами, на которые разлагается. Конечно, нетрудно прокрутить что-нибудь стандартное бесконечномерное или внепространственное, дать первичный толчок, потом наслаждаться прекрасными узорами движения сотворенного мира, а они прекрасны всегда, даже в самых простых играх, следить за борьбой Своей воли и памяти элементов игры, а эта двойственность всегда прячется в глубине самых сложных и, казалось бы, исключающих простоту взаимодействий, удивляться неповторимым, а они всегда неповторимы, сколько ни играй, напряжениям, возникающим, зреющим внутри игры, и прорывающимися всплесками энергии, переводящими игру на следующий уровень. Наконец, приятно и завершение игры, так сказать, эндшпиль, когда страстная нежность памяти о восторгах рождения и первых мгновений бытия становится сильнее одного, смутно вспоминаемого и ощущаемого импульса Его воли, и устремляет игру к повторению этого прекрасного начала, к возврату в идеально чистую и всё содержащую, непорочную и чувственную точку, и существование в заранее предуготованном и стройном порядке завершается быстрым концом игры, победой Игрока и смертью всех использованных фигур. Так торжествует желание жизни.

Эта игра была очень сложной именно в силу исходной простоты, и абсолютно корректного соблюдения основного правила не получилось. Приходилось менять кое-что на ходу, стараясь, чтобы изменения не выходили за рамки дозволенного. Снаружи, вне игрового пространства, этого удалось достигнуть. Те не реагировали. Он Сам заранее простил себе некорректности, очевидно долженствовавшие быть искупленными конечным результатом, финалом, апофеозом, который медленно начинал разевать свою торжествующую пасть за контурами хрупкой, тщательно выстраиваемой Им конструкции.