Ян Козак - Гнездо аиста

Петричко глубоко затянулся сигаретой.

— Надеюсь, Резеш, ты не забыл, что произошло тогда с Мишланом, Штефаном Войником и Михалом Сливкой?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Резеш.

— Пока ты ремонтировал железнодорожные пути, смерть настигла и Ильканича, и Гейзу Тирпака, Шугаю оторвало гранатой ногу, а Бегун…

— Не понимаю, почему ты приплел сюда этих бедняг? Гейза Тирпак был все же нашим родственником.

— Тем более ты должен это понимать лучше других. Они были вместе с теми восемнадцатью тысячами советских солдат, что пали под Дарговом, спасая нас от фашизма… Еще шли бои, и наше правительство провело мобилизацию, — продолжал Петричко. — Надо было торопиться, чтобы одержать полную победу. А твоя рана была пустячной. Через несколько дней ты мог уже снова работать, и дома у тебя оставались жена и мать…

— Понятно, — прервал его Резеш. — Но если ты знаешь мне цену, зачем же я тебе нужен?

— Нужен, потому что это пошло бы на пользу и кооперативу, и тебе самому, — спокойно пояснил Петричко. — Хозяйство вести ты умеешь. Только упрям, словно осел!

Как же это Резеш мог тогда так поступить?.. — недоумевал Павел. Черт знает что. Но в конце концов он все же пошел, когда Петричко потребовал…

— Подумай, Мишо, — заговорил Павел. — Как было бы хорошо всем нам, если бы мы работали сообща. Именно потому, что ты умеешь вести хозяйство. Конечно, делали бы все по-твоему, а не так, как захочется какому-нибудь Штенко. Ты для кооператива подходишь в самый раз. Именно ты, — глаза Павла светились доверием.

— Я благодарю вас, конечно, — глядя в упор на Павла, сказал Резеш. — Только от добра добра не ищут, К тому же я теперь знаю, Петричко, что такое мученический венец. Ведь я должен сдавать государству зерна с каждого гектара больше, чем кооператив. От каждой коровы давать больше молока. Больше яиц. Всего должен сдавать больше…

— Кооператив только родился. Он еще не стал на ноги, — втолковывал ему Петричко. — То, что ты даешь, — это как золотой на зубок новорожденному, который ты даришь самому себе.

— Так мы должны еще и кормить вашего младенца? — возмутился Резеш.

У нас разный подход и разные виды на будущее, подумал он. У нас даже и желудки, выходит, не одинаковые, если существуют разные мерки. Каждый центнер, Петричко, который я должен сдать сверх вашей нормы, — это центнер оскорблений, центнер разных трудностей, центнер вашей несправедливости. Черт возьми! Я должен выполнять все, что ты мне предпишешь, и притом мне нельзя даже разозлиться… Но все равно ты меня в кооператив не заманишь, Петричко! Нет, не заманишь!..

— Дайте мне жить, как я хочу, и будьте довольны тем, что сдавать всего буду больше, чем если бы был в кооперативе.

Но Петричко, покачав головой, сказал:

— Да погляди, как ты выполняешь поставки по мясу, — ведь уже октябрь, третья декада, а ты еще ничего не сдал!

— Как это понимать? — негодующе воскликнул Резеш. — Каждые три месяца сдавать четверть теленка, что ли? Такой закон или постановление могли издать только те, у кого клепок не хватает.

— Ты наши постановления не искажай, — возразил спокойно Петричко. — Люди хотят есть круглый год. А мы что же — должны им дать все сразу? К рождеству? Нет, Резеш, решай сейчас! С нами пойдешь или против нас вместе с кулаками? Иного пути нет… И потом… Ведь я же тебя накрыл на нашем кооперативном лугу. Не забывай об этом.

Марча, которая все время молча слушала, посмотрела на мужа, выпрямилась, судорожно сжав ладонями горевшие от волнения уши, и опустила затем свои натруженные руки на стол.

— Нет, — сказала она, — мои мозоли я тут, в своем хозяйстве натерла, они вам ни на что не сгодятся.

Ее лихорадочно блестевшие глаза метали искры, но не в Петричко — они, казалось, насквозь прожигали Павла.

Павел искал слова, чтобы ответить Марче, но тут Петричко вдруг положил на клетчатую скатерть свои руки — огромные, жилистые, с мозолями, натертыми лопатой. Их кисти с распухшими суставами и шрамами лежали на столе, словно тарелки. В этих руках не было ничего зловещего, грубого или враждебного. Они просто лежали рядом с руками Марчи; синеватый след ожога, обезображивающий тыльную сторону правой руки, тянулся извилистой полосой.

Марча с Резешем переглянулись.

Воцарившуюся тишину подчеркивало потрескиванье дров в печи. Потом ее пронзил гудок проезжавшей по площади машины.

Марча убрала руки, а руки Петричко все еще продолжали лежать на столе.

Петричко уставился на Резеша.