Ян Козак - Гнездо аиста

Пышная грудь Марчи заколыхалась от смеха. Глаза Резеша скользнули по ней взглядом, загорелись, и он потянулся к жене. И хотя у печки еще играли дети, он привычно и нежно прижал к себе Марчу. А потом снова уткнулся в тарелку.

Нет, не так уж все плохо, думал он и продолжал есть, шумно чавкая. Сперва Рыжий, затем Зузка. Это уже что-то! Да и сеять начнем. Завтра в землю ляжет первое зерно.

Глаза его все еще весело блестели, как вдруг послышался скрип двери. Он обернулся, и рука его замерла, не донеся ложку до рта. На пороге стояли Петричко и Павел Копчик. Резеш положил ложку и медленно отодвинул от себя тарелку.

У него вдруг сильно заколотилось сердце, по спине забегали мурашки. Кивком головы он пригласил нежданных гостей войти и сесть за стол, а Марча принялась укладывать детей спать.

— Может, выпьете по стаканчику?!

Голос Резеша звучал хрипло и сердито. Мурашки перестали бегать по спине, но настороженность по-прежнему сковывала движения. Поднимая графин, он чуть было не опрокинул его.

Павел улыбнулся.

Резеш налил в стаканы вина.

Петричко и Павел? Почему они вместе? А был ли у меня когда-нибудь Петричко? Этот фельдфебель? — подумал он и вдруг почему-то представил себе, как выглядел Петричко, когда Зузка устроила им тарарам. Ему даже не удалось погасить злорадную ухмылку.

— Надеюсь, вам понравится наше вино, — раздался из угла странно вибрировавший голос Марчи.

— За твое здоровье, Мишо! — сказал Павел.

— Да. За это следовало бы выпить. Сегодня вы, наверное, навалитесь на меня вчетвером? — насмешливо заметил Резеш.

— Те не придут, — отпив немного, сказал Петричко, но даже бровью не повел на выпад Резеша. Оглядев горницу, он продолжал: — Лучше поговорим без них. Ведь у нас с тобой уже бывало всякое, Резеш!

— Я-то не забыл. Да сомневаюсь, что ты все помнишь.

— Почему же? — возразил Петричко. — Помню, хорошо помню, что, когда началась революция, ты отказался идти ремонтировать железную дорогу. А ее нужно было срочно привести в порядок, чтобы обеспечить снабжение Красной Армии, чтобы скорее закончилась война. Вот как было дело, Резеш. А когда другие добровольно вступали в армию, ты напустил на меня этого прохвоста Хабу, рассчитывая, что он поможет тебе дезертировать.

— Да, память у тебя хорошая. Только, как всегда, ты не все замечаешь, — сказал Резеш и улыбнулся. — Ты упустил, что в армию меня по призыву не взяли потому, что Адам Демко случайно поранил меня на лугу. Такую мелочь тебе, конечно, трудно было упомнить. А через несколько дней после этого ты меня погнал на работу… Не интересовало тебя и то, как худо пришлось нам, когда умер отец, а мать тяжело болела и не вставала с постели. Мне пришлось тогда сразу после похорон жениться на Марче, чтобы хозяйство окончательно не развалилось…

Резеш вспомнил ту пору своей жизни и те беды, что на него свалились, когда в самом конце войны они похоронили отца. А когда приблизился фронт и Петричко погнал его ремонтировать дорогу, мать сказала: «Сбегай-ка, сынок, к Хабе. Наверное, он поможет».

Хаба на последнем году войны стал в Трнавке старостой и никак не мог смириться с тем, что Петричко, который партизанил в горах, стал заправлять всем в деревне и того гляди вовсе выбьет его из седла. И когда Резеш вместе с Хабой пришел в бывшую контору управляющего, где теперь находился национальный комитет, Хаба спросил Петричко:

— Хотел бы я знать, с кем ты посоветовался, прежде чем гнать из деревни людей на какие-то работы?

Петричко пристально поглядел на него и сказал:

— Не с вами, Хаба. С вами я никогда советоваться не стану. А кого, собственно, вы представляете?

— Демократическую партию.

— По вас видно, что это за партия.

И, отвернувшись от Хабы, Петричко обратился к Резешу:

— Надо срочно отремонтировать железнодорожное полотно. Собирай свои манатки и чеши побыстрей на станцию, не то я отправлю тебя с милицией. До весны дважды успеешь обернуться. На твоем месте, Резеш, я бы наотрез отказался иметь с ним что-либо общее, — указав пальцем на Хабу, сказал Петричко.

И Резешу пришлось идти.

Спали они в разбитом вагоне, кутаясь в тряпье и прижимаясь друг к другу, чтобы не окоченеть. Говорили о женщинах, лошадях, коровах; ворчали и охали из-за каждой мелочи, которую при других обстоятельствах и не заметили бы даже. Работа не спорилась — их было мало, а земля сильно промерзла. К тому же ходили самые разные слухи. Однажды к ним в вагон забрался какой-то мужик и напустился на них: