Ян Козак - Гнездо аиста

— Вам что, дома делать нечего? Чем скорее отремонтируете пути, тем скорее русские начнут все вывозить. Они не зря сами взялись восстанавливать мост.

— А ты не знаешь, что русские собираются вывозить? — спросил его Канадец.

И потом они уже не столько работали, сколько стояли на железнодорожных путях и, развесив уши, слушали разговоры, которые оправдывали их желание вернуться домой. А затем стали исчезать поодиночке.

Но Резеш остался. Сумел себя превозмочь и вернулся, только когда их участок дороги был готов. По сей день помнил он, как радовался тому, что наконец засучив рукава возьмется за дело, которое ему по душе. А кругом уже благоухала пробудившаяся земля.

Но лишь только он вернулся в деревню, его сразу же призвали в армию.

И снова еще долго Резеш тешил себя надеждой, что наступит все же день, когда он вместе с Марчей выедет в поле. Зажмурив глаза, он представлял себе, как вбирает в легкие запах влажной земли, разворошенной плугом. А Марча тем временем обрабатывала их поле одна. Маялась со скотиной, сама пахала на лошадях, сама орудовала косой. Писала ему, что хлеба удались — взошли густые, сильные.

Когда же он наконец вернулся летом домой, земля была совершенно иссушена солнцем. Стояли они с Марчей на меже в густой пыли, а у их колен желтели сухие невыколосившиеся стебли — чистая солома.

Людям не хватало сахара и муки; гвоздя в лавке невозможно было достать даже за паленку. Петричко, Демко и Канадец ходили по домам, проверяли закрома, чуть ли не пересчитывали последние зерна в ларях.

Хозяйствовать по-настоящему начали они с Марчей уже после. Пришло наконец и для них долгожданное доброе времечко, память о котором он хранил по сей день. Это была первая весна, которую они встретили вместе. Они прореживали их старый виноградник на Каменной Горке. Стоял теплый безоблачный день. Эти лозы он еще мальчиком помогал высаживать отцу. Теперь он сам учил Марчу делать обрезку. Никогда не казался им таким вкусным домашний овечий сыр, который они в те дни ели во время работы, запивая вином. Вечером, разостлав в междурядье мешки, они ложились на них и накрывались старым пальто. Слушали птичьи голоса; следили из своего укрытия, как выходят из леса зверюшки. Заметили даже дикую кошку, кравшуюся к деревне. Ту самую дикую кошку, которую позднее, когда виноградник уже зацвел, он поймал в капкан.

Особенно отчетливо помнил Резеш одно летнее утро. Ничего прекраснее он в жизни не испытывал. Они с Марчей поехали косить ячмень. Отправились с вечера, потому что дорога предстояла долгая. Спали в телеге на поле, а лошадь паслась рядом. На рассвете с первыми лучами солнца он начал косить. Марчу не будил — скошенному ячменю надо было дать обсохнуть от росы. Когда он уже уложил несколько рядов, его стала донимать жажда; он вырезал у стручка перца сердцевинку и набрал в него воды из ручья. Ему запомнилось даже, как после первого глотка у него защипало в глазах. Он еще раз набрал полный стручок ледяной воды, подошел с ним к телеге и, смеясь, брызнул водой в лицо Марче.

— Просыпайся, милка! — крикнул он. — Пора, уже утро!

Да, то утро, Петричко, тебе и не вообразить! Оно было такое чудесное. И не только потому, что всходило солнце и пели птицы, а потому, что мы были первыми в поле, что ячмень удался на славу и что мы его убирали вовремя. Вот в чем было все дело. Только в этом. Понимаешь, Петричко? Но что тебе об этом говорить? Разве ты поймешь, Петричко!

А у Петричко перед глазами вставали картины первых минут вступления в Горовцы Красной Армии. Стоял трескучий мороз. Смерть еще вершила свое черное дело, еще свистели пули, а они уже спустились с гор и поначалу просто задыхались — так тяжко было их легким. Трнавка уцелела чудом, вся округа была сплошным пепелищем. Люди босые стояли на снегу среди руин. Вдоль минных полей висели таблички с черепом и скрещенными костями — печать тех дней.

Но совсем близко от тех мест — у Даргова — фронт все же остановился. Немцы на несколько недель окопались на гребне гор. И хотя в Трнавке тогда уже поделили графскую землю, Зитрицкий тем не менее еще вел переговоры с графским управляющим насчет того, чтобы купить ее.

Петричко посмотрел на Резеша.

И в тот раз ты тоже пришел с Хабой, подумал он. Напустил его на меня опять… Нет, ты всегда думал только о себе, дружочек. А вот теперь, думая о себе, ты даешь маху! Ужом изворачиваешься, лишь бы не вступить в кооператив, когда республике нашей так необходимо, чтобы ты это сделал. Я знаю, если бы ты мог, то, пожалуй, снова напустил бы на меня Хабу или Зитрицкого. А если бы вы вдруг понадеялись, что вам поможет Чан Кай-ши, вы бы себе и глаза раскосые сделали. Ха-ха! Да я тебя насквозь вижу.