Ян Козак - Гнездо аиста

Дюри шагал по узкой, скользкой меже. Шел он твердым шагом, но ничего не видел перед собой. Даже не взглянул на фазана, выпорхнувшего прямо из-под ног. Не заметил и Эмиля Матуха, который запрягал неподалеку на поле лошадей и махал ему рукой. Дюри шел и разговаривал сам с собой. Нет, они победить не могут, хотя и заходят с другого конца. Интересно, кто это придумал? Кто? Уж конечно, не Петричко. Говорят, он, этот ихний фельдфебель, даже был против.

А ведь совсем недавно я говорил себе: вот бы до этого Петричко добраться! Уж я б его… Господи, прости, я знаю, что это грех. Жалко, что теперь руководит не Петричко. При нем все было проще. Этот фельдфебель только кнутом помахивал да подгонял всех. Вот и доигрался — скинули его! Оказалось, правда, что Демко опаснее. Гораздо опытнее. Кто мог этого ожидать от такого старого хрена. И молодой Копчик. Тьфу… Дюри ухмыльнулся. Павел, бывший его соперник. Похоже, что он не прочь взобраться повыше. Высоко метишь, да только не хвали дня до вечера, дружочек.

С понедельника начнем наконец выгонять скот на общинный луг. Петричко заявил: теперь, мол, ясно, кто хозяин в деревне, кому принадлежит луг, и это еще только цветочки, посмотрим, какие будут ягодки! Посмотрим! Господи Иисусе, выдумал тоже — луг их, кооперативный. Пусть только посмеет нам помешать. Штенко займется «бездельниками». Я подниму всю деревню, даже Резеш опомнится. Кооператоры или пустят нас ни пастбище и даже пикнуть не посмеют, или не пустят. И то и другое нам на руку, потому что так или иначе мы всех коров выгоним, и сразу станет ясно, в чьих руках Трнавка.

Дюри вышел через луг на шоссе. Скоро он догнал обе упряжки, но не сел, а продолжал молча шагать между ними посреди шоссе. С ним тоже никто не заговаривал.

Потом Дюри услышал, как Анна причмокивает, подгоняя лошадей. Они чуть прибавили шагу. Анна любит править лошадьми, подумал Дюри и улыбнулся. Он вспомнил, как впервые, еще до свадьбы, вез ее на бричке и дал ей вожжи. Сначала она боялась, и ему пришлось держать ее руки с вожжами в своих, но вскоре ее глаза и лицо радостно разгорелись. Позднее, когда они уже поженились и ездили в город, он иногда давал ей вожжи. Но только иногда, чтоб знала свое место. Он вышколил ее, и вообще-то она была послушной, но порой ему приходилось напоминать ей об ее обязанностях. Она временами будто ускользала от него, на нее словно что-то находило. Баба есть баба… И все-таки он ее хорошо вымуштровал. Как у нее светились глаза, когда они снова привели весь скот домой. Она сама побежала за темя двумя коровами, которых старый Олеяр пригнал к себе, словно позабыл, что ему их дали только на время. Но Анна не забыла. Нет, Анна забыть не могла.

Обе упряжки подъезжали к деревне. Солнце еще не зашло, но над крышами домов уже поднимался дым. Рабочий день кончился. Надо бы поторопиться, думал Дюри, мы сегодня задержались, но поработали на славу. Эта мысль согревала душу.

— Ну как дела? — спросил Гойдич.

Он появился в Трнавке неожиданно, проезжал мимо и не удержался — заглянул. Он здесь уже третий раз за последний месяц, да по телефону разговаривал частенько и потому в курсе всего, что происходит в деревне. Трнавка для него имеет большое значение. Ведь это Малая Москва.

Они с Павлом стояли на краю кооперативного поля. Здесь был посажен картофель, который пустил уже первые крепкие, сочные ростки.

— На полях дела обстоят отлично! — сказал Павел. — После дождя всходы пошли дружно. А картошка здесь растет просто на глазах. Вот только бы других забот не было.

— Пастбище? — спросил Гойдич и, прищурив глаза, посмотрел на Павла.

Павел кивнул.

Насчет пастбища в национальном комитете спорили уже несколько дней и пока не пришли ни к какому решению. В понедельник надо выгонять скот, а они все не договорятся, как это сделать. Если решат, исходя из того, что пастбище принадлежит кооперативу, никого туда не пускать, это вызовет возмущение всей деревни. И все их попытки привлечь крестьян на свою сторону, все, чего они достигли, вспахивая им трактором землю, пойдет насмарку. Если же согласятся на уступки и позволят пасти на лугу всем, кому захочется, тоже плохо — получится, будто они сдают позиции.

— Я уже думал об этом, — сказал Гойдич. — И мне кое-что пришло в голову. Если, допустим, объявить, что все безлошадные могут пасти вместе с вами даром, а кто побогаче — пусть за то платит? Как, ты считаешь, это будет воспринято? Если бы, предположим, вы решили, что за трех коров еще платить не надо, а начиная с четвертой, доплачивать, за каждую следующую все дороже? Мне кажется, это дело стоящее. Подумайте.