Ян Козак - Гнездо аиста

— Но я боялась, что никогда больше тебя не увижу, ведь после таких курсов часто посылают работать на новое место. Вот видишь, — засмеялась она, — я все время чего-нибудь боюсь.

— А когда ты уехала в Горовцы, тоже боялась?

— Нет, — покачала головой Илона, — хотя даже не знала, где придется ночевать. Я знала только одно: надо уехать из Трнавки, иначе я наложу на себя руки. Даже теперь, когда вспоминаю о том, как я жила дома, меня бросает в жар.

— Рыжик ты мой милый, а как тебе живется теперь? — спросил Павел. — Я ведь о тебе, можно сказать, ничего не знаю.

— Ну, сейчас уже все в порядке. Все хорошо, — сказала она. — Но поговорим лучше о твоей работе. Ты очень занят? Устаешь, наверное? Тебе никогда не бывает страшно?

— Бывает. Страху я натерпелся предостаточно: сколько раз мне хотелось дать стрекача.

— Знаю я это твое «дать стрекача», — засмеялась она.

— До чего же мне с тобой хорошо, Рыжик, — сказал Павел. — Даже когда мы просто разговариваем, мне кажется, будто мы целуемся.

Илона доверчиво и благодарно прижалась к нему. Поднялся ветерок, и ветви акаций заколыхались над ними.

— Да, Павел, — прошептала она, — когда мы просто разговариваем, нам очень хорошо друг с другом. Но все-таки пора идти. Пока дойдем до Горовцов и ты вернешься обратно, пожалуй, начнет светать.

— Ну, еще чуть-чуть, — попросил Павел, блаженно потянувшись. — Жалко все-таки, что ты не живешь в Трнавке. Ты не собираешься вернуться?

Илона застыла в его объятиях.

Дурак, набитый дурак, корил себя Павел. И как тебе могло в голову прийти такое? Он снова представил себе Илону в кабинете электропроцедур, в накрахмаленной форме медсестры, причесанную, подтянутую. А после работы ее ждет комната в общежитии, душ, кино, бассейн, кафе. Идиот! Он бы тоже не вернулся на ее месте.

— Как же я могу вернуться после всего, что было? — медленно произнесла она.

— Да, конечно, Рыжик. Я только подумал, как хорошо было бы всегда быть вместе.

— Вместе… Так ты это имеешь в виду? Ну, значит, все в порядке. Пойдем.

Илона коснулась губами его щеки и выскользнула из объятий. Выпала роса, и куртка, на которой они лежали, стала влажной. Стоя на коленях, Илона приводила себя в порядок, натянула свитер. Павел глядел на шее и улыбался.

— Трогай, — сказал Дюри. — У деревни я вас догоню.

Когда Анна и старики Олеяры возвращались домой, уже вечерело. Анна сидела на козлах телеги, которая по ухабистой проселочной дороге катилась к шоссе. За этой телегой громыхала вторая, запряженная коровами. Колеса оставляли на размытой дождем дороге глубокие колеи.

Хабы после полудня пропахивали на обеих упряжках свеклу, которая только-только взошла. Дюри пошел по меже посмотреть, как выглядит после недавнего дождя поле.

Три недели назад, когда земля была высушена горячим весенним солнцем, прошел первый короткий ливень. После него стало прохладнее, а несколько дней назад целые сутки лило как из ведра.

Слишком поздно, думал Дюри. Черт возьми, этот дождь прошел слишком поздно. Он оглядел пашню, которая только местами начинала зеленеть. И это в середине мая! Поле они вспахали тоже поздно, хотя работали четыре упряжки. Правда, конских только две. Там, где посеяли вовремя, еще до первого дождя, яровые пошли отлично. Но им удалось вспахать вовремя лишь небольшую часть земли, и Дюри мрачнел, как только взгляд его падал на кооперативное поле. Неприятное чувство вызывали у него и маленькие полоски у леса под Малиновой, которые распахал для их владельцев кооперативный трактор. Они были покрыты густой зеленью.

Дюри дошел до ручья и перепрыгнул через него. На поле за прибрежными кустами Войник с женой прореживали свеклу. Размахивал мотыгой и старший из его ребят. Двое меньших сидели на расстеленной дерюге. Дюри остановился.

— Как поживаешь, Ферко? — спросил он.

После того, что произошло с Резешем и с другими в деревне, Дюри стал присматриваться к Войнику. Ему тоже вспахали поле. Он посадил на нем картошку и немного свеклы. И то и другое росло у него отлично.

Войник выпрямился и посмотрел на Дюри.

— Как поживаю? Как голый на колючках, — отрезал он. — Как человек, который всю жизнь работает, словно каторжный, у которого за столом пять ртов, а шестой вот-вот появится и которому такие сволочи, как Штенко, бьют окна.

Пот с него лил ручьем, рваная фланелевая рубашка прилипла к телу. Беременная жена, тяжело дыша, ползала между рядами, колени ее были обвязаны мешковиной.