Ян Козак - Святой Михал

Сделав столь пространное заявление, Вилем наполнил стакан и одним махом выпил.

— Кто больше всех стоит у меня поперек горла — так это Касицкий, — добавил он.

— Что верно, то верно, — подтвердил Эда. — Нужно бы прокатить его на этих выборах. Председателем национального комитета должен быть кто-нибудь другой. Я никогда не забуду, как он выступал против нас, вставлял нам палки в колеса.

О Михале ни Вилем, ни Эда даже словом не обмолвились — его положение в селе было теперь более чем прочным.

— Я считаю, что лучше всего было бы, если б этот пост снова занял Вилем, — нерешительно заметил Адам, — Как было раньше.

— Нет! — заорал Вилем. — Нет, ни в коем случае! А вот придумать что-то мы должны!

На него вдруг нашла усталость. А вместе с нею и уныние. Но в то же время росла и его решимость не попасть в западню, избежать ловушки, дразняще пахнущей салом, обойти силки, разложенные на тропе, протоптанной многими поколениями пореченских бедняков и ненасытных стяжателей, ищущих мерцающее где-то счастьице. В нем росло непреодолимое желание вышвырнуть приспособленцев, что держат камень за пазухой, угодливо подсовывая миски, полные чечевичной похлебки.

— Ты уже что-нибудь придумал? — спросил Эда. Он осушил свой стакан и вытер губы.

— Нет! Пока еще нет. Но это должно быть нечто такое, чтобы всем было ясно: мы действуем и твердо знаем, чего хотим!

Эда и Адам отнеслись к его словам одобрительно. Адам поднял бутыль, вина в которой заметно поубавилось, и налил всем.

Уже начинало смеркаться, когда Вилем, направляясь домой, медленно шел по площади. Со стороны леса и виноградников подкрадывался сумрак, навевающий уныние. Оно охватывало и Вилема, хотя отовсюду доносился громкий смех, слышались то усталые, то дерзкие голоса. Растерянность и тревога серым туманом обволакивали душу.

Слегка пошатываясь, он дошел до середины площади. Прямо перед ним на широком каменном постаменте возвышался железный крест.

Крест был очень старый, изъеденный ржавчиной, чешуйки ее опадали на постамент красноватой пыльцой. Однажды кто-то привязал к кресту овцу, а сам заскочил в «Венок» выпить кружку пива. С той поры крест слегка покосился, да и сам постамент изрядно ветшал, разрушался с каждым годом. Было на нем и полно выбоин — ребятишки со всего Поречья разбивали тут орехи и абрикосовые косточки. Из щелей и трещин между камнями тянулись вверх дикие вьюнки и ромашки. С ранней весны до поздней осени они буйно разрастались вокруг постамента, особенно у краев его, куда частенько забегали собаки. Тут же паслись гуси и копошились в пыли куры. Летом зеленовато-желтые шарики ромашки образовывали густой покров и казались пузырьками пены на травянистой заводи, испускавшей едкий, дурманящий запах. Здесь всегда кружили пчелы и шмели, вылетали в первый свой полет бабочки.

Поскольку закусочная «У венка» находилась как раз напротив креста, прогретые солнцем камни постамента часто приманивали к себе и поречан и случайных путников; они усаживались на нем с бутылкой, погрузив ноги — босые или обутые — в заросли ромашки и наслаждаясь возможностью немного побездельничать и отдохнуть. Случалось, кто-нибудь и вздремнет тут, положив голову на цветы, растянувшись на узкой полоске тени, отбрасываемой постаментом; тут нередко можно было увидеть и сушившуюся на кресте пропотевшую рубаху. Для женщин крест служил сборным пунктом, где они сходились, прежде чем идти в поле, а по вечерам здесь обычно собиралась молодежь. Камни, за десятилетия выбеленные дождем и солнцем и отполированные задами восседавших здесь людей, были удобным наблюдательным пунктом. Отсюда открывался превосходный вид на все село. По вечерам парни, собравшись у креста, свистом и окликами зазывали девушек. Здесь они болтали и шутили до поздней ночи. С наступлением темноты некоторые парочки разбредались — кто к ивняку на берегу речки, кто на виноградники. Так это место, помимо чьей бы то ни было воли, превратилось в важный центр не только нынешней, но и будущей жизни села, поскольку здесь намечался и определялся размах естественного прироста населения Поречья.

Унылый и подавленный, брел Вилем по площади, приближаясь к кресту, и вдруг свернул к «Венку». Сельскую площадь он пересекал по нескольку раз за день и мог бы пройти мимо креста с завязанными глазами — ведь он столько раз и сам сидел возле него. И вдруг сейчас крест помешал ему, встал на его пути.

Вилем остановился. Его светло-серые, помутневшие глаза уставились на крест, ощупали взглядом полуразрушенный постамент, окруженный заводью смятой, поникшей травы. Он долго и тупо смотрел на него.