Богуслав Когут - Калина

— Вы что, полный левша?

Оба соседа, тот, у окна, которого непрерывно рвало желчью, и тот, со средней койки, которому все время делали капельные вливания, неожиданно громко расхохотались.

— Что тут смешного? — Милиционер был задет за живое. — Я сюда не развлекаться пришел.

— Больных нужно понимать, — объяснял Борис. — Больной, тяжело больной человек, это, видите ли, совершенно особое животное.

— Не учите меня.

— Прошу прощения. Я не хотел вас обидеть.

Обещанная профессором поездка на охоту через три недели отодвигалась все дальше. Гипсовый сапог по колено надели немедленно, но с операцией плечевого сустава не спешили. Профессор считал, нужно подождать пока спадет опухоль, а Борис был рад отсрочке, потому что боялся операции, а вернее, наркоза. Сестра говорила, что после эвипана засыпают с улыбкой, но Борис уже не верил, это такая же правда, как и охота через три недели, обещание, данное для утешения, для поддержания духа. Поэтому он не торопил профессора, ждал терпеливо, молча. Но когда профессор наконец объявил: «Завтра операция», Борис обрадовался. После операции он сможет вставать, в гипсовом сапоге люди отлично ходят, не придется больше пользоваться скользкими и вечно мокрыми утками и тому подобными устройствами, вконец принижающими человека.

— Не говорите, пожалуйста, жене. Завтра к ее приходу все будет кончено.

Ночь он проспал отлично, но с утра его охватила тревога: может быть, все-таки предупредить Здисю? Ему было не совсем ясно, чем Здися может помочь, но он все же попросил сестру позвонить домой.

— Ваша жена только что звонила сама.

— И вы ей сказали?

— Сказала.

— Я же просил не говорить! — рассвирепел Борис и очень удивился, когда сестра пожала плечами и взглянула на него с недоумением. Только потом он сообразил, что был смешон: ведь сам просил позвонить домой и, уж конечно, не для того, чтобы сказать Здисе: «Привет от мужа».

— Все боятся операции, — утешал его сосед у окна. — Это естественно.

— Я совсем не боюсь, — процедил Борис и с удивлением отметил про себя, что сказал правду. Он не испытывал того страха, которого ждал под влиянием рассказов Матеуша; когда сестра пришла к нему с морфием, он отказался. Сестра снова выразительно пожала плечами.

— Не знаю, разрешит ли профессор без морфия.

— Вам должно быть известно, что на алкоголиков такая доза морфия совершенно не действует.

— Ну и фрукт же вы, — возмутилась она. — Впервые вижу такого больного.

Однако сестра не вернулась, должно быть, профессор не настаивал на морфии. Бориса повезли в кабинет анестезии, и он снова приготовился к приступу страха, но ощутил лишь любопытство и нетерпение. За белой ширмой кого-то усыпляли, анестезиолог подбадривал больного. «Чего ж тут бояться, — промелькнуло в голове у Бориса. — Что может быть лучше, чем уснуть и больше не проснуться».

— Эвипан лучше, — жаловался больной за ширмой, — неужели нельзя…

— Вы же знаете, у вас спайки. Ну, дышите спокойно, считайте: раз, два, три…

Борис с растущим интересом прислушивался к происходившему за ширмой. «У меня, наверное, нет никаких спаек, — думал он. — Профессор сказал бы». Больной уснул очень быстро, затем за ширмой раздались шаги, скрипнула каталка и наступила тишина. Борис думал, что ему придется ждать, пока тому сделают операцию, и от нечего делать начал рассматривать висевшую на стене таблицу. Там были начерчены какие-то кривые, а в правом нижнем углу, над жирной чертой чернели слова «летальный исход». Он не успел изучить этот график смерти, так как из-за ширмы появился анестезиолог, мужчина с прекрасным лицом, ему бы быть актером, а не коновалом, анестезиолог слегка прихрамывал на одну ногу, и немного танцевальная походка в сочетании с необычайно красивым лицом делала его похожим на шамана, совершающего таинственный, но нелепый обряд.

— Позвольте вашу правую руку. Безболезненное внутривенное вливание.

— С правой не выйдет, — улыбнулся Борис.

— Ах да, я забыл. Придется вас отодвинуть от стенки.

Когда шаман вводил иглу в вену, Борис попытался смотреть, как это делается, но тут у него помутилось в глазах, он ощутил дикий страх, отчаяние, желание защищаться. Но услышал лишь начало собственного крика.

Да, это была уже настоящая тюрьма, хотя именовалась следственной. Нары, неизвестно почему так названные, поскольку это были обычные железные койки с соломенными тюфяками и одеялами; в дверях глазок, сквозь который можно заглянуть в камеру, не открывая двери; столик на железных, причудливо изогнутых ножках; идеально квадратное окно с подоконником полуметровой ширины, из чего можно было заключить, что стены здесь толстые, как в костеле. На окне решетка, а снаружи еще и проволочная сетка. Чисто, на полу ни пылинки, параша запрятана в шкафчик с алюминиевыми ручками, открывающийся сверху и сбоку.