Брет Эллис - Ниже нуля

Мы ставим машину, проходим через пустой яркий «Беверли-центр». Все магазины закрыты, мы поднимаемся на верхний этаж, где показывают кино, белизна пола, потолка и стен подавляет, быстро проходим через пустой холл, не встречаем никого, пока не подходим к кинотеатру. Возле билетной кассы трутся несколько человек. Мы покупаем билеты, идем в тринадцатый зал, в нем мы с Трентом одни, и внутри маленького узкого помещения взрываем еще один косяк.

Когда через девяносто минут или, может, часа через два мы выходим из кинотеатра, какая-то девушка с розовыми волосами и закинутыми на плечо роликовыми коньками подходит к Тренту.

– Трент, о господи. Ну разве это место не улет? – визгливо говорит она.

– Привет, Ронетт, что ты здесь делаешь? – Трент абсолютно удолбанный, заснул во время второй серии.

– Так, тусуюсь.

– Да, Ронетт, это Клей. Клей, это Ронетт.

– Привет, Клей, – кокетливо говорит она. – Эй, а вы что смотрели? – Она разворачивает пластинку жвачки, запихивает ее в рот.

– У-у-у… в тринадцатом зале, – неуверенно отвечает Трент, глаза красные, полуприкрыты.

– А как называлось? – спрашивает Ронетт.

– Я забыл, – говорит Трент, смотрит на меня. Я тоже забыл, пожимаю плечами.

– Трент, не подвезешь меня? Ты на машине? – спрашивает она.

– Нет, то есть да. Клей на машине.

– Ой, Клей, ты не мог бы подвезти?

– Конечно.

– Отлэ. Дайте я их надену, и поедем. Когда мы идем через холл, охранник, сидящий в одиночестве на скамейке и курящий сигарету, говорит Ронетт, что в «Беверли-центре» кататься на роликах запрещено.

– Это круто, – замечает Ронетт и катится дальше.

Охранник все так же сидит, делает еще затяжку, смотрит, как мы уходим.

В машине Ронетт рассказывает, что только что закончила записывать вокал, вернее, подпевки, на новом альбоме Бандарасты.

– Но мне не нравится Бандараста. Он почему-то всегда называет меня Чума. Мне не нравится, когда меня зовут Чумой. Совсем не нравится.

Я не спрашиваю, кто такой Бандараста; вместо этого спрашиваю, певица ли она.

– Ну, можно и так сказать. На самом деле я парикмахер. Понимаешь, я не сдала, вылетела из универа, теперь просто оттягиваюсь. Еще я рисую… о, спасибо, что напомнил, – я оставила свои картины у Devo. Мне кажется, они хотят использовать их в клипе. В общем… – Она смеется, замолкает, выдувает пузырь жвачки, тот лопается. – Что ты спросил, я забыла?

Я замечаю, что Трент заснул, и даю ему в живот.

– Я не сплю, чувак, не сплю. – Он садится, опускает свое стекло.

– Кле-ей, – настаивает Ронетт. – Что ты спросил, я забыла?

– Чем ты занимаешься? – спрашиваю я, раздраженный, пытаясь не заснуть.

– А, я стригу во «Флипе». Ой, пожалуйста, включи эту песню погромче. Обожаю ее. Они будут в «Паласе» в пятницу.

– Трент, проснись, мудак, – громко, чтобы перекричать музыку, говорю я.

– Я не сплю, чувак, не сплю. Просто глаза устали.

– Открой их, – повторяю я.

Он разлепляет веки, окидывает взглядом машину.

– Отличная прическа, – обращается он к Ронетт.

– Сама сделала. Мне приснился сон, в нем я видела, как растаял мир. Я стояла на Ла-Сьенега и оттуда видела весь мир, как он таял, это было круто, вполне реалистично. Я подумала: а что если бы сон стал явью, как бы я могла помешать этому, знаешь?

Я киваю.

– Как я могу изменить вещи, знаешь? Тогда я подумала, что, если вставить кольца в уши или что-то в этом роде, вроде как изменить свой физический образ, мир не растает. Я покрасила волосы, и розовый цвет держится. Мне нравится. Он держится. Я думаю, что мир не будет больше таять.

Тон ее не слишком убеждает. Я, пораженный тем, что и вправду киваю, выруливаю к «Дэннзоки-дог» на бульваре Санта-Моника и торможу, она выбирается с маленького заднего сиденья «мерседеса» и, споткнувшись, ложится на тротуар, смеется, я отъезжаю. Я спрашиваю Трента, где он ее подцепил. Мы проезжаем рекламный шит на Сансете. Исчезни здесь. Интересно, продается ли он.

– Да в округе, – говорит он. – Хочешь пыхнуть?

На следующий день я заезжаю к Джулиану в Бель-Эр с деньгами в зеленом конверте. Он лежит на кровати в мокрых плавках, смотрит MTV. В комнате темно, единственный свет исходит от черно-белых изображений на телевизоре.

– Я принес, – говорю я.

– Отлично, – говорит он.

Я подхожу к кровати, кладу деньги.

– Считать не надо. Здесь все.

– Спасибо, Клей.

– Для чего они на самом деле, Джулиан? Джулиан досматривает до конца клип, потом отрывается от телевизора и говорит: