Юрий Асланьян - Последний побег

— Татария, молодой человек, Казанское ханство.

— Вижу, что не Франция! — не выдержал Князь Куропаткин, обычно относившийся к персоналу ресторанных трестов лояльно — как к неизбежному. — Извините, ваше ханство лучше, чем наше хамство. И все-таки, как я сюда попал?

Он извинился — и правильно сделал, тем более что женщина была права: в этом он убедился, когда сложил отдельные неоновые буквы над зданием аэропорта в слово. Набережные Челны? Все может быть, сегодня все может быть… И завтра, вероятно, тоже.

Валерий взял билет до Казани и прошел на взлетно-посадочную полосу — точнее туда, где стоял почтово-багажный самолет, вылетавший сегодня на Пермь с опозданием, потому что командир экипажа ждал Куропаткина. И диспетчеры двух городов нервничали.

Вы платите так, как люди работают, — по вашему мнению, конечно, а я работаю только так, как мне платят. Надеюсь, вы меня поняли?

(Это Игорь Пшеничников написал в объяснительной записке, которую внимательно изучал Исаак Абрамович).

Друзья прошли в это время мимо дома, где жил чугунный Славянов — изобретатель электросварки.

— Шаламов носит пуговицы с двуглавым орлом?

— А здесь он работает, — ответил Игорь, кивая на редакционные окна.

— Я знаю. Кстати, напомни, чтоб я купил шоколад…

Они сели в трамвай на улице 1905 года и проехали шесть остановок в гору — минуя Грачевскую больницу, ресторан «Горный хрусталь» и Дворец культуры с черными мраморными колоннами. Потом зашли в маленький подвальный магазинчик в здании напротив цирка. Зашли — и нанесли по винным шеренгам удар, как в кегельбане.

Так почему винные магазинчики, как правило, находятся в подвалах? Потому что человеку надо опуститься, прежде чем воспарить. Воспарить — и снова опуститься, но гораздо ниже первой отметки. И уже не дергаться.

Вельяминов сразу согласился идти в лог, закурил и радостно осклабился, потому что левое плечо оттягивала спортивная сумка — с красным болгарским вином «Прибрежное», по два рубля за бутылку. 14 как раз напротив остановились синие «Жигули», ожидая светофорный сигнал. Справа от водителя сидел мужчина — крупный такой аппарат — то ли атлетический тренер, то ли пивной лавочник. Он, не отрывая взгляда от лобового стекла, приоткрыл дверцу, опустил руку — и аккуратно сбросил на асфальт яблочный огрызок, под машину.

— Ну почему я должен жить в этом мире? — тихо произнес Пшеничников, переводя взгляд на этикетку бутылки, которую держал в руке. — Жить, биться с врагами — и сводить синяки вот этой аптечной бодягой…

В это время последняя бутылка не вошла в сумку настолько, что Игорь догадался: она и не должна туда входить. И в светлую вельяминовскую голову пришла только одна мысль. Пришла одна на двоих — как и сама бутылка.

— Сестра в таких случаях мне говорит, что планида у тебя такая, косоглазый, много видишь, мало соображаешь, и хоть быстро бегаешь, а все равно, длинноногий, тебя съедят.

— Да, Бог дает ровно столько, чтоб остальное ты мог взять сам… Согласен?

— Только много не бери, ладно?

Друзья покинули трамвай на остановке Разгуляй. Разгуляй, два-гуляй или три, пока здоровье есть. А дальше улица как раз вела на старый погост. Сверкающие от света рельсы рассекали девятнадцатый век и врезались в двадцатый. Хотя положены были во времена последних расстрелов — в логу за тюрьмой, на уровне мифологического Стикса. Вокруг стояли одно- и двухэтажные дома с резными наличниками и языческим культом солнца на воротах, почерневших не столько от времени, сколько от нищеты. Стены, полные трухи и тараканов, наглых, как мотовилихинские хулиганы, угланы, уркаганы, уголовники.

Игорь и Юра дошли до шестиметровой кирпичной стены желтого цвета и увидели за ней, на высоком углу плоской тюремной кровли, черную немецкую овчарку, неподвижно стоявшую в длинных лучах перекалившегося за день солнца. Она смотрела на них…

— Идти по городу с бутылкой в руке я считаю неоправданным демаршем — общество, создавшее моральный кодекс строителя коммунальных квартир, этого не заслужило, — изрек мастер.

И они тут же свернули в сквер напротив тюрьмы, сели на скамейку под липами — и опрокинули бутылку из горла в горло.

— В 37-м году этот сквер был обнесен колючей проволокой, — сказал Вельяминов, — по углам стояли вышки с охранниками. В тюрьме не хватало мест. Здесь был концлагерь… Умерших закапывали тут же. Так что эта земля хорошо удобрена.

— Откуда ты знаешь?

— Отец рассказывал, — ответил Вельяминов, — в этом лагере сидел его старший брат, директор завода.