Юрий Асланьян - Последний побег

Как мало отделяет человека от человека, отдаляет благодать от бича — одна крохотная черная черточка на листке бумаги с водяными знаками. И даже не номер статьи, а третья цифра, обозначающая пункт, воплощающая мощь государства, ноготь, раз-дав-ли-ва-ю-щий вошь — с тихим треском.

Пшеничников присел на лавочку у цветочной клумбы и заполнил бланк разрешения на выход с территории завода, который — с уже проставленной печатью отдела — он вытащил из ящика стола. Уверенно расписался за Родкина и вложил разрешение в пропуск Пшеничникова.

И вздрогнул от неожиданности, когда услышал фразу, хорошо знакомую по детским играм.

— Руки вверх! — и Пшеничников осторожно поднял взгляд: на посту, который он в тот момент пытался пройти, стояла рыжеволосая охранница, направив на него ствол Макаровского пистолета. «И действительно, какая она рыжая? — удивился он, отметив на всякий случай положение флажка предохранителя. — Самая настоящая блондинка, натуральная — как вишерский алмаз. И такое ощущение сегодня, как будто с утра облава идет… А громадные зеленые глаза, и ямочки на щеках — мамочки, какие ямочки!»

— Где шоколадка? — спросила она теплым, парным голосом. А какая грудь под униформой — и талия, стянутая кожаным ремнем! Какой день, однако…

— Зиночка, стрелок ты мой ворошиловский, я же не знал, что ты перекрыла все выходы, — ответил он, оглянувшись, — в проходной, к счастью, никого не было.

— Меня, находчивый ты мой, звать не Зиной, а Мариной — запомни имя, потому что не раз еще будешь произносить его — в экстазе, в черных ночах, в белых крахмальных постелях…

— Убери ствол, Мариночка, не ровен час — коллеги увидят, ты меня скомпрометируешь, ты ведь не знаешь: меня на заводе за международный эталон морали держат…

— Уберу, когда пристрелю. Ты меня понял? Хочу сладкого… Принесешь шоколад сегодня — в 24.00, на 10-й пост. Придешь? Ну-у? — она опустила предохранитель.

— Ты что, рехнулась? — проговорил он.

Марина улыбнулась и опустила руку с пистолетом за барьер.

— Не бойся, эталон, он без магазина.

— Какой день… Мне впервые назначает свидание женщина, со второй встречи, наставив пистолет… А до какого часа ты там будешь?

— Не терпится умереть? До утра… Знаешь, где этот пост?

— Я даже не знал, что их так много… Надеюсь, не на Верхней территории?

— Надейся — именно там, да, в дальнем конце, за железной дорогой.

— О! Меня только что чуть-чуть не арестовала твоя соратница — у 15-го цеха сейчас стоит…

— Кривозубая? Вот ее как раз и звать Зинкой… Она в прошлом году пьяного мужика пристрелила — на территорию пробежал, в ворота. В спину стреляла — не промахнулась. Терпеть пьяниц не может… Так что ты с ней поосторожней, и я, кстати, стреляю тоже только один раз… Ты меня понял, обманщик?

Пшеничников вышел в стеклянные двери проходной и увидел, что Вельяминов стоит у высокого крыльца бывшей заводской церкви — здания из багрового кирпича с высокими стрельчатыми окнами, из которых даже днем сочился неоновый свет.

— Ну что — еще поплывешь по Волге? — весело спросил Пшеничников товарища, намекая на судьбу теплохода, залетевшего тем летом не в тот пролет моста. Известная была трагедия.

— Это неизбежно, — ответил Юра, выбрасывая правую руку вперед — с горящей между пальцами сигареткой. — Даже если каждый второй теплоход будет тонуть!

— Конечно, кто будет выбирать между теплоходом и женой! На теплоходе выбор намного шире…

Они стояли в замкнутом пространстве, похожем на внутренний дворик: белая стена ограждения, проходная, бывшая церковь и высокая железнодорожная насыпь, вертикально облицованная белыми плитами. Потом вошли в низкий туннель под полотном — такой низкий, что Игорь чуть-чуть не задевал головой металлические тавровые балки. Он увидел впереди, в солнечном свете площади, идущую навстречу неукротимо, как товарный состав, фигуру Михаила Шаламова. Ну, да вы знаете, да-да, того самого…

— Я с ней развелся…

— Поздравлять или сочувствовать?

За площадью стоял дом Николая Гавриловича Славя — нова, Горного начальника Пермских пушечных заводов. Одноэтажный, с высокими окнами, обшитый красноватыми, будто мореными, досками. Михаил Шаламов был в синем пиджаке с двумя медными пуговицами на бальзаковском корпусе. Пшеничников приблизился к нему вплотную, положил голову на плечо и обнял…

— Пойдем с нами, пойдем, Миша, — похлопал он товарища по мамонтовой лопатке, — все равно у тебя нет выхода из этого туннеля… Пойдем — это не я — это судьба висит у тебя на шее.