Илья Штемлер - Коммерсанты

— А наша статья какая?

— Наша? Двести шестая прим. Мелкое хулиганство. До пятнадцати суток с метлой.

— Выходит, между нами всего лишь двести статей?

— То статья Конституции, а мы проходим по уголовке, — сказал Саенков.

— Какая разница? — засмеялся Чингиз.

— Сравнил. Ихние срока и наши, — серьезно ответил Саенков. — В отличие от наших у них все срока пожизненные. В сыру да в масле. А у нас? Крутимся, как черти на шампуре. Еще и на лесоповал можно загреметь… Нет, брат, без своей партии нам не обойтись. Я буду председатель, а ты — генсек! На одних членских взносах будем жить, как цари… Да, заварил кашку Миша Меченый, не понял, с какой публикой дело имеет, хоть и работал на комбайне. Так бы и работал на комбайне, нет, пошел пахать по России-матушке, пятый год пашет, а урожай растет вверх корнями.

— А мне он нравится, — буркнул Чингиз.

— А мне — нет. Коммуняки хотя бы уже насосались, лежали на боку, переваривали. А этим, демократам, все по-новому подавай. Сколько лет пройдет, пока свое отсосут. Смотри, как все в депутаты лезут, мать их едри. И в союзные, и в республиканские, и в городские, и в районные, и в сельские… Если у нас столько оказалось мудрецов, тогда почему в накопителе говна сидим, не понимаю.

Саенков притих, уткнув пупырчатый, словно огурец, нос в какую-то статью.

Чингиз сидел бездумно. И спать расхотелось. Да и воздух камеры — сырой, кислый — не казался таким неприятным, как вначале. В коридоре послышались шаги, лязг замков, женские голоса. И опять тишина.

Чингиз перебирал в памяти завтрашние свои заботы. То, что его могут задержать в КПЗ, он как-то в толк не брал. Все было перемешано — и зачеты, и фарцовка, и воспоминание о дяде Курбане, и разговор с Татьяной, которая все последние дни дулась на него. Представить только, если он привезет в Буйнакск русскую жену, да еще с ребенком. А почему бы и нет? Дядя Курбан женат на русской. А двоюродный брат, физик-теоретик, тот вообще на еврейке женат, не какой-нибудь там горской еврейке, а на европейской, из Минска привез, где учился в университете. И ничего, родственники поворчали, успокоились, переименовали еврейскую Фриду в лезгинскую Фирузу и закрыли тему…

Татьяна работала в ресторане при туристской гостинице, заведовала производством. Там они и познакомились — Чингиз налаживал фарцовые связи. Знакомство с Татьяной помогло, администрация смотрела на его коммерцию сквозь пальцы, пропускала в гостиницу как своего… Саенков задумчиво складывал газету.

— Ну, что там еще? — Чингиз вспомнил о яблоке и вонзил в прохладную мякоть выпуклые зубы.

— Ты, кажется, в финансовом учишься? — спросил Саенков. — Вроде ты… Кончай, Чингиз, с этой фарцой, — после паузы вдруг проговорил Саенков.

— Что так?

В камере вновь затеялся разговор. Всплыло слово «брокер», что вычитал Саенков в газете. Слово из какой-то другой, не нашей жизни, хоть и все чаще употребляемое. То в рекламе, то в разговоре. Витало в воздухе слово.

— Брокер… Вроде посредника между покупателем и продавцом, — произнес Чингиз. — Вроде маклера.

— Маклер и есть, — кивнул Саенков. — Хитрость в том, что брокер хоть и имеет процент за маклерство, но никакой ответственности за сделку не несет. Хитрая работа… Там в газете объявление о брокерских торгах.

Чингиз едва развернул газету, как загремел засов и в проеме появился милиционер:

— Джасоев! К дежурному. Акт составлять будем.

Чингиз сунул газету в карман и поднялся. Милиционер вышел в коридор, поджидая задержанного.

— Ты шепни Венечке, что Хирург с ним всегда ладил… До встречи! — Саенков помахал мятой ладошкой.

Балашов, рыхлый мужчина с тяжелым животом, что подушками выпирал из стропил подтяжек, оперся локтями о стол и оглядывал шумливое помещение. Каких только типов не помечал его взгляд за два месяца работы кооператива. И каждый раз появлялись новые лица. Активные, быстроглазые, с торопливой речью. Послушать каждого, так за пазухой у них есть все — от швейных иголок до состава с нефтью, что стоит на путях и ждет подходящего покупателя. Были такие, что ничего не предлагали, а лишь впитывали ярмарочную атмосферу новоявленного кооператива. В списке пожелавших испытать себя уже значилось человек пятьдесят.

Балашов занялся брокерством случайно. В былые времена он открыл в Кавголово тир, обычный, стрелково-спортивный. Имел приличный доход. Дело расширилось, пристегнулся еще один тир, в Сестрорецке, без помощника не обойтись. Нежданно-негаданно помощник женился на актрисе из балета на льду и переехал в Москву. И вдруг вновь объявился в Ленинграде. По делам Товарной биржи, что набирала силу в Москве. Бывший помощник Балашова откупил два брокерских места и жил безбедно, правда, приходилось вертеться. Он и Балашову предложил устроить покупку брокерского места, надо было выложить двадцать тысяч, что по тем временам были деньги не слабые. Балашов сдал в аренду тир в Сестрорецке. Сдал армянину, что сбежал от резни в Сумгаите. Доложил еще деньжат и, купив брокерское место, стал регулярно наезжать в Москву, на торги. Удачно провернул несколько сделок, появились деньги. Но заболела жена. Однако зуд брокерского дела уже донимал Балашова, и он открыл в Ленинграде свой кооператив по маклерским услугам. А место на Торговой бирже в Москве Балашов решил передать по доверенности какому-нибудь смышленому молодому человеку из своего кооператива за пятьдесят процентов. Балашов не рассчитывал на долгое существование своего кооператива, размещенного в арендованной квартире на проспекте Художников. Собирал он торги два раза в неделю — по средам и субботам, проводя основное время в кавголовском тире, рядом со своим домом и больной женой. Он лелеял мечту вернуться в Москву, на Торговую биржу, только поправится жена, поэтому и старался удержать место за собой, так что передача по доверенности — отличный выход из положения…