Илья Штемлер - Коммерсанты

Рафинаду было искренне жаль генерал-полковника. Не приведи Бог оказаться сейчас в его положении. А дьявол-искуситель стоял перед ним, слегка поднимаясь и опускаясь на носках своих черных туфель.

— Извините, — мэр обернулся к сидящим за совещательным столом. — Я попрошу вас оставить меня наедине с командующим.

Рафинад вдавился в сиденье стула. Он видел, как один за другим, отодвигая свои кресла, кабинет покидают участники совещания. Вышла и охрана. Рафинад остался сидеть задрапированный гардиной. Не мог Рафинад сейчас встать и выйти, не мог. Азарт, который так часто толкал его на безрассудство, и тут сыграл с ним злую шутку.

— Присядем, Виктор Николаевич, — проговорил мэр домашним уютным тоном. — Настоялись мы с вами, — он пододвинул ближайшее кресло.

Сел и командующий. Сейчас он казался Рафинаду совсем маленьким и беззащитным.

— Генерал, мы знакомы с вами по Тбилиси. И думаю, у вас нет оснований упрекать меня в лицедействе… Путч провалится. Во-первых, он не пользуется симпатией народа, во-вторых, у путчистов нет лидера. Не этот же алкоголик, с дрожащими руками… И потом! Есть еще законно избранный Президент Союза. Я сделаю все, генерал, чтобы ваша совесть была чиста. Добьюсь распоряжения Президента России назначить меня или вице-мэра временно исполняющим обязанности командующего войсками в Ленинграде. Тогда вы умоете руки, отойдете в сторону. Мы примем всю ответственность на себя… Но сейчас, генерал, вы не должны допускать войска в город. Вы порядочный человек, Виктор Николаевич, вы не допустите крови на улицах нашего города, я вас умоляю.

Командующий сидел насупясь. Худые брыластые щеки касались воротничка кителя, глаза были опущены к столу, а пальцы, сильные и тонкие, поигрывали по бордюру стола.

— А недавно вы утверждали, что армия стала нахлебником города, — буркнул командующей.

Мэр изумленно вскинул серо-голубые глаза.

— Полноте, Виктор Николаевич… вспомнили, — и неожиданно для самого себя мэр вдруг подхватил эту тему, явившуюся из другой, мирной вчерашней жизни. — И вы меня поймите: федеральный бюджет не отпускает ни копейки на постой военных. Все оплачивает город. А Министерство обороны сложило руки. В городе более двухсот тысяч военных — полки, училища, академии. Где же нам взять деньги? Когда, по существу, мы сидим на карточном пайке.

— Вот-вот, — приободрился командующий. — Попрекаете нас куском хлеба и требуете…

— Я требую, чтобы войска не начали колошматить своих кормильцев ради теплых кресел кучки никчемных людей, — прорвался гневом мэр. — А вообще-то журналисты несколько сгустили смысл моего выступления, генерал. Я только хотел, чтобы Минобороны больше заботилось о своих людях, а газетчики…

— Ну и хитрец вы, Анатолий Александрович, — вздохнул командующий и покрутил головой… и тут он каким-то образом увидел Рафинада. — Это еще кто здесь?! Почему не вышли?!

Мэр обернулся, вытянул шею.

— А-а-а… это журналист, — произнес мэр не без удивления.

— Журналист я, — подтвердил Рафинад в некотором смущении, но страха не было. — Я и не хотел уходить. Мало ли что. Товарищ генерал — человек военный, вооружен. Вдруг бы решился на особую меру пресечения.

— И в голову бы не пришло, — засмеялся командующий. — И здесь журналист… просто бедствие какое-то…

Вскинув голову, смеялся и мэр.

— Идите, э-э-э…

— Дорман! — подсказал Рафинад. — Дорман, господин мэр. Рафаил Наумович, — он вспомнил, что так и не подписал записку.

— Идите, Рафаил Наумович… Видите, генерал смеется. Неплохой признак.

Еще никогда Рафинад не испытывал такой причастности к происходящему вокруг. То, что было раньше — политические страсти, экономические проблемы, — волновало его не более, чем жизнь соседей по планете. А сейчас… он смотрел из окна. Площадь перед Мариинским дворцом виделась ему гигантской жаровней, в которой дьявол раскочегарил угли. И каленые головешки проникали сквозь толстые стены дворца, рассыпались по дивным залам, переходам, коридорам, лестницам, подвалам, чердакам. Все это казалось Рафаилу Наумовичу Дорману частью собственной судьбы, частью его жизни.

К вечеру девятнадцатого Рафинада во дворце многие уже знали в лицо. И чем-то выделяли, несмотря на тревожную и какую-то аттракционную круговерть. Четыре ксерокса от фирмы «Крона» разместились в небольшой комнате в глухом коридоре. Перед комнатой, на полу коридора, раскатывали широкие рулоны материи и бумаги, малевали на них лозунги — особо горячие фразы из листовок, что печатали на ксероксах, — и тут же выносили из дворца на площадь.