Денис Драгунский - Третье лицо [калибрятина]

* * *

Но если посмотреть с отвлеченной точки зрения, то поселок был расположен и спланирован просто превосходно. Безымянный зодчий построил его в большой естественной котловине, запрудил протекавший понизу ручей, а дачи развернул и расставил так, что из каждой был виден пруд, окруженный белой гипсовой изгородью с пузатыми помещичьими балясинками. Зодчий был действительно безымянный – во время ремонта Лариса несколько раз брала в поселковом комитете генплан поселка, но внизу было лаконично указано: архитектор – и подпись-закорючка, то ли Бр., то ли Пр., то ли Мр… Особенно же заботился неизвестный мастер о гармоничности всего ансамбля – в частности, пруд был особенно хорошо виден с дачных соляриев; так вот, ограда на этих самых соляриях была точно с такими же балясинками, как ограда пруда, только, разумеется, меньших размеров.

Ограды гармонировали, перекликались , и это приводило Ларису в бешенство. Одна великая старуха говорила про накрахмаленного сытого шведа: пока у нас в России воевали и голодали, у них в Швеции только и знали, что стирали и гладили эту белую рубашку. Не надо так далеко ходить, не надо в Швецию ездить! Пока у нас, вот здесь, вот тут, в этой деревне Поповке, откуда Василий Абрамыч пришел, пока в Поповке получали сто грамм овса на трудодень, здесь же, в трех верстах, в Поселке пяти академий, только и знали, чтоб сгармонировать ограду на солярии с оградой на искусственном пруду. Чтобы они перекликались, понимаете ли… И поэтому, наверное, архитектор Поселка пяти академий остался безымянным, скрылся за неразборчивым росчерком, и поэтому в классической красоте и гармоничности поселковых строений было что-то порочное и фальшивое.

Фальшь была в двойственности, в лице и изнанке, в газонах и розариях под окнами и кучах всякого мусора на заднем дворе, в том, что в огромном и пышном доме была крохотная извилистая кухня, посреди которой вдобавок гудел отопительный котел. Ах да, тогда же у всех обитателей поселка были домработницы, и для них были сделаны узенькие смежные с кухней комнатушки. «Здесь была комната для служанки», – с прелестной непринужденностью объяснила Ларисе свекровь во время первой ознакомительной экскурсии по дому. «Уроды, – думала Лариса. – Вода в доме, газ в доме, а ни ванной, ни сортира нет». Нельзя же назвать ванной эту умывалку, холодную каморку с игрушечной раковиной, куда из одинокого медного крана текла ледяная вода. А сортир был на улице, настоящий старозаветный деревянный сортир с косой крышей и двумя сердечками над дверью, а рядом так называемая душевая – вознесенная кверху черная бочка с пологом из тусклой клеенки. И на каждой даче был уличный сортир, и жители поселка рассказывали про одного конструктора двигателей, который простудил почки и умер именно оттого, что зимой в своем весьма преклонном возрасте бегал в деревянный щелястый сортир. И об этом говорилось со странной гордостью – так, наверное, кочевники пели песни про то, как старого хана насмерть затоптал табун диких жеребцов: вот какой хан, вот какие жеребцы, вот какие мы, живем, погибаем и не сдаемся! Эгей!!!

Ансамбль поселка завершался монументом и зданием клуба на другом берегу неширокого пруда, куда можно было попасть по двум мостикам – через запруду и через горловину ручья. Монумент, собственно, был бывшим монументом вождю и учителю – его фигура в гранитной шинели исчезла в те дни, когда «Авиаконструкторы, показывающие товарищу Сталину модели самолетов» превратились просто в «Авиаконструкторов». А на гранитном постаменте как бы сама собою в одночасье возникла гипсовая, крашенная под гранит ваза, из которой разрослись буйные плети вьюнков. Уже на памяти Ларисы гранитная облицовка постамента исчезла – весной из высокого сугроба выглянула кирпичная основа, обмазанная цементом. Грешили на поселкового сторожа, что он продал эту облицовку мастерам-гранитчикам с кладбища в соседнем городке Бикшино, две станции на электричке к Москве. Этот кирпичный куб довольно бойко в первое же лето оброс вьюнками, и ничего страшного. Но все равно его называли монументом, поскольку стоял он на самом видном месте, посреди газона перед клубом. В клубе были когда-то гостиная с камином, бильярдная и кинозал; теперь же двери и окна клуба были заколочены где досками, а где и старыми кроватными сетками – чтоб дети не лазали и не переломали ног, поскольку полы прогнили прямо до земли, а куда делись бильярдные столы и огромные кожаные кресла гостиной – об этом Ларисин муж, например, не знал, он этого даже в глаза не видел, он только слышал рассказы про эти замечательные кресла, про камин и финиковые пальмы до потолка – эдакий эпос Поселка пяти академий… Но и снаружи клуб впечатлял: коринфские колонны, гербы и лепнина, символизирующая единство науки, искусства и труда.