Денис Драгунский - Третье лицо [калибрятина]

– Да бросьте, Василий Абрамыч! – крикнула Лариса. – Здесь сто лет не мыто, проходите давайте.

– Собираешься? – неопределенно спросил Василий Абрамыч, кивнув на сверток.

– Собираюсь, собираюсь. Шпагатика не будет, Василий Абрамыч?

Шпагатик, разумеется, нашелся. Василий Абрамыч присел на корточки, мягко отстранил Ларису и быстро перевязал сверток, завязал бантик, оборвал лишнее, остаток шпагата свернул в моток и спрятал в карман, а потом вздохнул и молча уставился в угол.

– Ну, как дела, Василий Абрамыч? – быстро спросила Лариса, чтобы самой начать разговор и по возможности руководить этим разговором. По вздохам и укоризненным взглядам Василия Абрамыча она сразу поняла, что он пришел дополучить – за отрытие помойки, за регулировку отопления или еще за что-то такое. У Василия Абрамыча и его приятелей были запутанные денежные счета с владельцами дач, бесконечные авансы и доплаты, кредиты и рассрочки. Ларису это бесило – лучше сразу рассчитаться и уже ни о чем не думать, – но этот обычай укоренился и нравился малоденежным обитателям поселка, и самим работникам тоже нравился: получалось, что у каждого был запасец рублей в полсотни, рассредоточенный десятками, пятерками, а то и рублевками по разным дачам, так что всегда можно было в случае срочной нужды получить честно заработанную денежку. Но Лариса твердо знала, что она с Василием Абрамычем в расчете, а по чужим долгам отвечать не собиралась. И тем более не собиралась авансировать чужие затеи. И поэтому она весьма настойчиво переспросила:

– Ну, что слыхать в поселке, Василий Абрамыч?

– Бабушка Бунакова обратно дачу продает, – тонко улыбнулся Василий Абрамыч.

* * *

Действительно, бабушка Бунакова – вдова знаменитого хирурга академика Бунакова, – что ни лето, продавала дачу. Иногда два-три раза в лето подавала заявление в поселковый комитет и, получив соответствующее письменное разрешение, начинала многодневные и бесплодные переговоры с очередным покупателем. Говорили, что старуха просто так развлекается; другие говорили, что она таким образом прищемляет хвост своей пожилой дочери и взрослым внукам: мол, пока я жива, я здесь хозяйка, вот возьму и лишу вас недвижимого наследства. Председатель поселкового комитета хотел было выписать ей бессрочное разрешение на постоянную продажу дачи, но бабушка Бунакова была искренне возмущена подобным издевательством, требовала созыва общего собрания и писала по разным адресам письма, начиная их одинаково: «Я, вдова академика Н. К. Бунакова…»

Но и вправду: продать, равно как и купить дачу в их поселке было чрезвычайно трудно. У поселка был весьма странный статус. После войны вождь и учитель подарил эти дачи наиболее отличившимся деятелям науки и культуры. Официально поселок назывался Поселком пяти академий – просто Академии наук, Академий медицинских и педагогических наук, Академии художеств и Академии архитектуры, которой ныне, кажется, уже не существует. Таким образом, владеть дачами в поселке могли только действительные члены указанных академий или их законные наследники; при основании поселка исключение было сделано для двух народных артистов, певца и киноактера. Конечно, для народного артиста и сейчас бы сделали исключение, однако ни артисты, ни академики в этот поселок не стремились, а старались раздобыть дачу поближе к Москве. Действительно, поселок был расположен крайне неудобно: полтора часа на электричке, но это еще полбеды; плохо то, что от станции надо было идти четыре километра пешком, причем два километра – в горку. Раньше, когда за обитателями поселка приезжали «ЗиМы» и «ЗиСы», в такой отдаленности была своего рода прелесть, гарантия отдельности, особости и неприкосновенности Поселка пяти академий, гарантия того, что никто чужой даже случайно не забежит в эти заповедные кущи избранных, – как в Восточной Сибири большие расстояния служат дополнительным средством против побегов из лагерей. Однако хозяева- академики постепенно поумирали вкупе с обоими народными артистами – да, да, умерли все до единого, именно до единого, на котором случилась остановка: остался только один старичок, художественный академик, автор бессмертного полотна «Авиаконструкторы показывают товарищу Сталину новые модели самолетов». Лет тридцать назад, не желая гибели своему лучшему творению, художник несколько обре́зал картину, и она осталась висеть в том же зале Военно-технического музея, но уже под названием просто «Авиаконструкторы»; а сам художник, крохотный старичок, жил в поселке безвыездно и все сидел у пруда с этюдником и писал весьма серенькие пейзажи – Лариса часто заглядывала ему через плечо, когда проходила мимо. Один такой этюд он неожиданно подарил ей с двусмысленной фразой: «Примите как экспонат». Экспонат чего? Или старичок всему-всему знал цену, и своим творениям в том числе? Так вот, хозяева-академики поумирали, «ЗиСов» и «ЗиМов» не стало, своих машин у их наследников, у бедных вдов и сирот, по большей части не было, так что оставался только местный автобус, который ходил от станции до детского кардиологического санатория раз в час, – но и то счастье. А года четыре назад детский санаторий закрыли на капитальный ремонт и автобус, естественно, отменили. И теперь каждую пятницу вдовы и сироты, нагруженные съестными припасами, медленно тянулись от станции к поселку, отдыхая на крутом подъеме и проклиная чертову даль.