Денис Драгунский - Третье лицо [калибрятина]

Наоборот!

Какое-то чувство избавления было – избавления от вечного страха за дом, за это тяжеловесное двухэтажное сооружение, подмявшее под себя всю семью. Дача высасывала все силы, душевные силы, вот что ужасно. До ремонта было страшно, что дом разрушается, протекает, мокнет, оседает, обваливается, трескается, гниет. После ремонта – а ремонт сам по себе эпоха, водораздел; вся жизнь разделилась на три периода: до ремонта, ремонт и после ремонта, – так вот, после ремонта стало еще страшнее, потому что раньше боялись за громадную дурацкую развалюху, а теперь надо было трепетать за только что отремонтированную виллу, поместье, дворец. Крыша могла протечь на свежепобеленные потолки, окрестные мальчишки зимой могли бросить камень, разбить стекло, и разморозилось бы отопление. Разве уследишь: участок в полтора гектара, а забор ветхий, и еще неудача – участок угловой, с краю, и поэтому забора больше, чем у всех, а собаку завести нельзя, потому что кто будет ее зимой кормить? Комендант? Но комендант может забыть, заболеть, запить, наконец! Да и кому нужна такая собака, злобный цепной полкан? И надо было бесконечно латать забор и платить сторожу и отдельно тетке, что смотрит за котлом, когда зимой никого нет, и поэтому вечно не было денег, и конечно, надо было давным-давно продать это кровососущее диво полезной площадью двести шестьдесят пять квадратных метров, не считая веранды. Но муж лениво возражал, что такой дом в наши дни – это действительно диво, что ни за какие чины и деньги в наше время такого дома уже не достанешь, и, сколько бы им ни заплатили, все равно будет несоизмеримо мало, и надо подумать о ребенке, о внуках, и от этих подробных неторопливых рассуждений Ларису прямо трясло, наизнанку выворачивало, потому что поправлять забор, копать помойку и устраивать водостоки надо было сейчас, и деньги нужны были тоже сейчас, и от этого хотелось броситься на кровать лицом к стене и затихнуть на годик-другой, но Лариса вставала, брала себя в руки, и доставала деньги, и договаривалась с кровельщиками, и сама нестругаными брусками подпирала забор, и муж, представьте себе, иногда ей помогал, нацепив бумажную пилотку. И теперь Лариса радостно и освобожденно чувствовала, как все это выходит из нее, как болезнь, как тяжесть, как холод выходит, когда, промерзнув, долго стоишь под горячим душем, и холод выходит, выходит, выходит…

* * *

Катькина безрукавка, брюки и кроссовки лежали на голой кровати, будто их кто-то специально выложил. Но никто их, конечно же, специально не выкладывал, это сама Лариса приготовила и забыла в последний момент. Она вытащила из кармана куртки прозрачный пакет, сложила туда дочкины вещички и на всякий случай заглянула в стенной шкаф. Так и есть: вся нижняя полка была набита цветным тряпьем, это были старые Ларисины летние вещи, те, что покупались еще до Катьки и сразу после ее рождения. Какая она худая тогда была – Лариса приложила к себе короткую юбку и вздохнула. И примерять не надо – и так все ясно, а главное, она ведь ни капельки не разжирела за эти годы, но все равно стала как-то тяжелее, словно бы даже шире в кости. «Окрепла девушка, – усмехнувшись, подумала Лариса. – Зама- терела…»

Ну ладно, все эти юбки-сарафанчики как раз пригодятся для Катьки. Лариса пошла на кухню, встала на табурет и стащила с антресолей допотопный брезентовый чемодан, покрытый холодной слежавшейся пылью. С трудом расстегнула замки, выпрямила сложенные стенки, но потом раздумала. Мало того, что этот чемодан придется возвращать, сто раз созваниваясь, сговариваясь и согласовывая время и место встречи; при этом непременно окажется, что это не простой чемодан, а чемодан-память, реликвия, традиция и связь времен, о чем она в силу своего дурного воспитания и не подозревала. Поэтому она забросила чемодан на место и взяла с подоконника газету, расстелила на полу в холле – то есть в таком, что ли, четырехдверном просторном помещении перед лестницей, ведущей на второй этаж. В один обхват она перетащила все вещи с полки, бросила их на пол, быстро рассортировала, две юбки и одну кофту отложила на выброс, а остальное, плотно сложив, стала заворачивать в газету, и тут кто-то постучал в дверь, покашлял и кликнул:

– Хозяева! Дома кто есть?

– Заходите, Василий Абрамыч! – Лариса узнала его по голосу. – Не заперто!

* * *

Василий Абрамыч был местный житель, вернее, житель близлежащей деревни Поповки и признанный глава окрестного мастерового народа, что промышлял всевозможными работами на здешних дачах. Василий Абрамыч открыл дверь, издалека поклонился Ларисе, вытер ноги об половичок на крыльце, затянулся поглубже, загасил и выкинул окурок, выдохнул дым наружу, вошел в тамбур, еще раз вытер ноги, снял картуз, положил его на полку и стал разуваться.