Эбби Гривз - Игра в молчанку [litres]

Тогда, впрочем, я так не думала. И только сейчас, вспоминая те дни, когда мне отчаянно хотелось понять, чего нам ожидать в самом ближайшем будущем, я начинаю убеждаться, что Элинор была права. Я действительно ничего не понимала, Фрэнк. Я не понимала, что мы с тобой воспитали ребенка, способного уступить давлению, не выдержать груза ответственности. Быть может, моя мать была права, когда утверждала, что мы слишком ее опекаем. В течение без малого шестнадцати лет мы ее поддерживали, окружали заботой, как леса окружают строящееся здание, делали все, что только могло способствовать тонкому и сложному процессу формирования ее личности. Но разве не это должны делать все нормальные родители? И вот, скоро ей должно было исполниться шестнадцать, юность была на пороге, и сам ход жизни означал, что все наши подпорки скоро будут снесены, отброшены. Мне не хочется признаваться в этом, Фрэнк, но я не верила, что ей хватит силы устоять.

Мы могли утешаться тем, что экзаменационные испытания – это временно, что это лишь короткий период в жизни нашей дочери, что они закончатся, и Элинор снова станет прежней – жизнерадостной, брызжущей во все стороны смехом и весельем, которые всегда помогали ей обрести душевное равновесие. Наверное, в мире не было другой матери, которая с тем же, что и я, нетерпением ожидала момента, когда ее ребенок сможет, наконец, расслабиться.

И вот она расслабилась… Я не питала никаких иллюзий насчет того, чем занимается Элли, когда уходит из дома. Алкоголь – вот первое, что приходит в голову, но я не очень из-за этого переживала. Мне только хотелось, чтобы она звонила или присылала коротенькие сообщения, и тогда любой публичный скандал, в котором замешаны подростки младше восемнадцати, был бы мне не страшен. Мы, по крайней мере, знали бы, где находится наша дочь, и переживали бы за нее чуть меньше. Но она не звонила, не слала сообщений, и я буквально не могла заснуть, не дождавшись ее возвращения, хотя возвращалась она очень и очень поздно. Только убедившись, что Элинор до́ма, что она в безопасности, я могла, наконец, позволить себе закрыть глаза. Именно поэтому, кстати, мне приходилось так часто просить лечащего врача выписать мне снотворное, которое вплоть до недавнего времени я регулярно брала в аптеке.

Думаю, что не ошибусь, если скажу, что в то лето, когда Элинор исполнялось шестнадцать, я чувствовала себя гораздо спокойнее, чем ты. И если я не валялась на диване, то только потому что для этого было слишком жарко, к тому же отдых и успокоение мне всегда приносила ходьба. (Погляди-ка на ковер возле окна! Он протерся почти до дыр.) Впрочем, я отвлекаюсь. Я, собственно, имела в виду вот что: поначалу поведение Элинор казалось мне естественным. Оно представлялось мне чем-то вроде первого шага – шага, который в конце концов поможет ей вернуться на путь истинный и обуздать свою энергию. Ведь она была еще так молода, так беспечна, столь многого не знала! Я готова была даже примириться и с ее поздними возвращениями, и с убывающими запасами спиртного в нашем домашнем баре, если это означало, что Элинор ищет обратную дорогу к той любознательной и смешливой девчушке, которую я знала и любила.

Наверное, читая эти строки, ты поражаешься глубине моего самообмана, моей способности питать пустые иллюзии. Можно было бы сказать, что я выдавала желаемое за действительное, но в свете того, что произошло дальше, это прозвучало бы, пожалуй, чересчур легкомысленно. Все изменилось в тот вечер, когда у нас в гостях были твои коллеги. Хотела бы я знать, почувствовал ли ты это? Забилось ли твое сердце быстрее от внезапного предчувствия, пока ты разливал вино, болтал с гостями и относил в раковину грязные тарелки? Да, Фрэнк, к нам пришла беда. Пока мы разыгрывали хлебосольных хозяев, случилось нечто, что навсегда лишило нас нашей дочери. Именно с того дня я начала мысленно оплакивать Элинор как умершую, хотя она по-прежнему была у меня перед глазами.

Знаешь ли ты, что произошло тем вечером? Знаешь ли ты, что так сильно изменило Элинор? Я это выяснила. Я узнала это, и знание меня надломило. Знание и просьба Элинор никому ничего не рассказывать. А еще то, что я не обманула ее доверия и промолчала. Мне даже не пришло в голову разобраться, легче или тяжелее становится беда, если ею поделиться. Но разве не было бы лучше, если бы я тогда взвалила на себя девяносто процентов ноши, чем если бы мы разделили ее пополам?

В чем же все-таки было дело, Мэгги? В чем?!!