Денис Драгунский - Третье лицо

— Постоим.

Тамара съехала на обочину, заглушила двигатель.

— Радио включить?

— Не надо, — сказал Никита. — Давай послушаем дождь.

Дождь и в самом деле на разные голоса тарабанил по капоту, по крыше, по стеклу. Дворники попискивали, не справляясь со струями воды.

— Послушаем дождь, — тихо повторила Тамара. — Кап-кап, трын-трын. Какой ты лирический. И добрый. Наверное, из богатой семьи? — Она выключила дворники, и в кабине стало еще темнее.

— Ну, так, — пожал плечами Никита. — Более-менее обеспеченные. Папа — доцент. Мама — просто старший преподаватель.

— Тю! — сказала Тамара. — У меня покойный папа был профессор МАИ, а мама была секретарь Фрунзенского райкома партии. По оргработе. А я вот получилась злая. Поцелуй меня за это.

Она что-то нажала под его сиденьем, и спинка откинулась назад. Тамара налегла на него сбоку. Они долго целовались, потом она левой рукой стала освобождать его от одежды.

— Ох ты, — лопотала она ему прямо в ухо. — Ох ты какой… Ох, я уже вся мокренькая… Давай я на тебя присяду, м-м?

— М-м… — кивнул он.

Она задрала юбку и что-то сделала со своими трусами — наверное, сдвинула на сторону.

— Вот ты какой… — негромко вскрикивала она. — Ну ты какой…

Никита чувствовал, что ему просто прекрасно, как не было, пожалуй, никогда — из-за какого-то сладкого легкомыслия, до сих пор не испытанного ни разу. Он всегда сдерживался, затягивал время, чтоб женщине подольше было приятно, и следил за собой — а тут он чувствовал беззаботное и безнаказанное удовольствие. Но все-таки спросил, скорее по привычке:

— Можно?

— Давай! — задрожала она и потом застонала: — Ой, как тебя много… Ой, как хорошо…

— Не боишься? — шепнул он.

— Главное, ты сам не бойся! — сказала она. — Платок носовой есть?

— Возьми у меня в кармане брюк, мне далеко тянуться.

— Спасибо.

Но эти слова — «главное, ты сам не бойся!» — Никита не забыл.

Особенно стал помнить после восемнадцатого июня, это был день его рождения, сорок лет, и папа-доцент произносил тост и сказал: «Главное, сынище, ничего не бойся! Понял, что отец говорит? Главное — не бойся!» Кажется, Никита даже покраснел, потому что рядом с ним, во главе стола, сидела его жена Наташа, и она засмеялась, и чокнулась с ним, и сказала: «Вот именно! Слушай папу!»

Потому что жена считала его человеком, мягко говоря, нерешительным.

«Что же она тогда в виду имела? — сотый раз спрашивал себя Никита. — Ну конечно, скорее всего, какую-то обыкновенную ерунду. Типа — не бойся, не залечу. А если залечу, то сама справлюсь. Скорее всего, так. А может быть, в другом смысле? Что захочет — забеременеет и родит? Безо всяких мыслей о будущем? Вот как эти тетки-беженки? Ужас».

* * *

В конце июля, после отпуска, он пришел в фонд «Гуманус» получить бумагу о том, что он является членом общественного совета. Якобы это нужно было в отделе кадров его института. Так он объяснил жене.

В коридоре он сразу же наткнулся на Тамару.

Она была в той же самой камуфляжной юбке и в жилете с двадцатью карманами. Только вместо тяжелых шнурованных ботинок на ней были босоножки; виднелись толстые пальцы с короткими некрашеными ногтями.

Но главное — у нее торчал беременный живот. Не сильно, но явственно.

— Привет, Никита Николаевич. — Она спокойно чмокнула его в щеку. — Как дела, как жизнь, как успехи?

— Привет, — сказал он, приобняв ее за плечи. — Ты…

— Что я? — Она немного нарочито подняла брови.

— Ты беременна?

— Нет, что ты! — засмеялась Тамара, хлопая себя по животу. — Пирожков наелась в буфете! С капустой!

— То есть…

— Ты вообще считать умеешь? — Она засмеялась еще громче и стала загибать пальцы. — Май, июнь, сейчас июль! За три месяца такое не нарастает. — Она снова хлопнула себя по животу. — Не тоскуй, Никита Николаевич, все хорошо.

— То есть ты уже была беременна? — Она кивнула. — Ты, наверное, замужем? — Она кивнула снова. — А кто твой муж?

— Ну, все тебе сразу расскажи! — хмыкнула она.

— Ладно, — вздохнул Никита. — Хорошо. Тогда пока.

— Погоди, — сказала Тамара. — Минутку. В воскресенье надо ехать гуманитарку раздавать. Лагерь под Шатурой. Отъезд отсюда в девять ноль-ноль. Я тебя запишу к себе в пару?

— Конечно, — сказал он. — Обязательно.

всё или ничего

Андрей Сергеевич Лигнер пришел к Ане Бояркиной, своей старой знакомой. Да чего уж тут скрывать и играть словами — к своей давней любовнице. Они были вместе уже лет восемь, наверное, и у нее в ванной всегда висело для него чистое полотенце и лежало особое мыло без запаха. Даже бритвенный станочек стоял на полке, рядом с пенкой для бритья, хотя этой благодатью он ни разу не воспользовался, потому что ни разу не оставался у нее ночевать — даже когда жена уезжала в отпуск и оставляла его в Москве одного.