Тоомас Винт - Возвращение [романы, новеллы]

— Ты поселишься здесь, и нам будет хорошо вместе. После того как ты разошелся с женой, я каждый день ждала, что ты придешь, я тосковала, но тебе, дурачку, только бы сидеть в своей кладовке. Ну скажи, чем нам плохо вдвоем, я стану заботиться о тебе, ты только погляди, какой ты худущий. Ну обними меня, крепко обними!

— Нет! — Леопольд выкрикивает это, вырывается из объятий, его начинает колотить, и хочется ни минуты не мешкая бежать отсюда.

— Негодяй! Ничтожество!

Его бьют, он закрывает лицо рукой и чувствует, как удары сыплются на руку.

— Вон из моего дома! Чтоб я больше не видела твоей мерзкой рожи!

Леопольд хватает одежду и выбегает. И вот он уже на дворе, что-то летит ему вслед, затем еще что-то, и окно со стуком захлопывается.

Он начинает одеваться, но туфель нет, затем соображает, что именно туфлями в него и швыряли, находит их на грядке, но нет носков и в туфли набилась земля, однако он не вытряхивает ее.

Леопольд бредет по улице. В небе звезды и бледный серп луны. Звезды бледные, небо бледное, в окнах горит свет, какая-то компания, горланя песни, идет ему навстречу. Кто-то останавливает его и спрашивает, не найдется ли закурить, он шарит в карманах, затем вспоминает, что пачка осталась у Вилге. Перед глазами возникает комната, желтовато-оранжевый свет, обои, имитирующие каменную кладку. Словно стена или тюрьма; он не знает, почему в голову пришло сравнение с тюрьмой — едва ли теперь в тюрьмах каменные стены, очевидно, они выкрашены или побелены. Но какое это имеет значение?.. Меж белых стен белая пустота, и он должен расцветить ее. Жизнь должна быть красочной. Голубое небо, зеленые деревья.

Неожиданно он видит перед собой огонек такси. Поднимает руку, машина, скрипнув тормозами, останавливается. Леопольд забирается на заднее сиденье и говорит: «В увеселительное заведение!»

Шофер такси понимающе кивает.

Леопольд уже долгое время стоит под пышными деревьями парка, сквозь кроны проглядывает небо; ближе к горизонту оно темнеет, создавая живописный фон для сверкающего разноцветными огнями, похожего на дворец здания. До сих пор Леопольд считал, что здесь находится какое-то учреждение, а выходит, это и есть увеселительное заведение. Всего в нескольких десятках метров от Леопольда массивная парадная дверь. Когда она открывается, становится виден ярко освещенный холл. Время от времени у здания останавливается машина, и меж колонн к двери устремляются люди — группами, парами и поодиночке. До Леопольда доносятся манящие звуки музыки, однако он никак не решается выйти из своего укрытия, словно ему достаточно сознания, что увеселительное заведение все же существует. В голове не укладывается, что и он мог бы направиться по аллее к парадному входу и окунуться в завораживающий свет этого дома.

Он скромный человек и не хочет быть навязчивым, к тому же не верит, что кто-то жаждет его общества. Тихий, незаметный человек. Говорят, что скромность — добродетель. И все же скромный человек редко чего-то достигает — людей больше привлекает броскость, яркость, и скромный человек едва ли интересен им.

Что-то должно подстегнуть Леопольда, какой-то знак извне, намек; сам он не осмелится предпринять этот поход, ему необходимо опереться на что-то или на кого-то, хотя бы для видимости переложить ответственность на другого, скромность фактически не что иное, как преувеличенное себялюбие — страх оказаться в неприятном или смешном положении, страх, что кто-то может накричать на тебя, вышвырнуть. Именно этого — что его могут вышвырнуть — он и боится. Украдкой наблюдать из-за деревьев за увеселительным заведением не опасно, можно тешить себя мыслью, что ему любезно улыбнутся, если он войдет в дверь, скажут «добро пожаловать»; когда смотришь издали, кажется, что все еще впереди, возможности неисчерпаемы, но если войти — реальность может оказаться жестокой, и ее уже за тайные мечты не спрячешь. У того, кто ничего не делает, возможности сохраняются.

Как у лыжников на крутой горе: десятки людей, опершись на палки, стоят, и только немногие решаются устремиться вниз. А иные без конца взбираются наверх, чтобы с веселым криком ринуться вниз. Большинство же покидают гору, решив, после длительного единоборства с робостью, выбрать небольшой холм.

В большое искусство не приходят, тренируясь на пригорках.

Леопольд отрывается от дерева, возле которого стоит, и скользящим шагом направляется к дому; дом на глазах растет, свет, пробивающийся из-за двери, становится ярче, музыка — громче. Вскоре он уже стоит в просторном зале. На возвышении играет маленький струнный оркестр, вдоль стен сидят люди, иные стоят небольшими группами и беседуют, все странно возбуждены, лица взволнованы, как раз в тот момент, когда он садится, оркестр прекращает играть — из двери, завешенной портьерой, появляется какой-то мужчина в вечернем костюме, и все взоры обращаются к нему. Мужчина, приветливо улыбаясь, смотрит на собравшихся в зале. Такое впечатление, будто он кого-то ищет, затем удовлетворенно кивает, открывает лиловую кожаную папку и начинает зачитывать имена; с десяток людей встают, подходят к нему и вскоре исчезают вместе с ним за портьерой. Напряженная тишина в зале нарушается лишь стуком каблуков, она длится и после того, как названные люди скрываются за колышущимся бархатным занавесом. Но вдруг один из оркестрантов начинает рассеянно постукивать смычком по пюпитру, на несколько секунд этот звук заполняет зал, но оркестрант быстро спохватывается и в испуге застывает. И снова тишина. Внезапно распахивается двустворчатая дверь, и из нее выходят люди — большинство задумчивы, погружены в себя, словно лунатики; некоторые прямиком направляются к входной двери, и только один безостановочно хохочет, держась за живот и икая. Дирижер взмахивает палочкой, и миг спустя в зале, стирая все впечатления, звучит беззаботная мелодия вальса.