Елена Посвятовская - Важенка. Портрет самозванки

У него там что-то случилось. Под Нижнеудинском. Чай она сразу принесла. Потом еще за стаканами под коньяк сходила. Он попросил посидеть с ним. Говорил безостановочно, даже заплакал. Вроде был он с похорон.

Ни словечка не запомнила. Ничего от него не осталось. Даже имени.

Утром он сошел где-то под Красноярском.

Издалека входная группа в корпус казалась ей теперь враждебной, неприятно-одушевленной, словно это не прямоугольные колонны портала, а хмурые каменные стражи, на чьих головах покоился широкий балкон сразу нескольких комнат на третьем. На подступах к общежитию у Важенки теперь опускались плечи, по лицу бежали тени, и она сама видела это со стороны: плечи, тени. Она с тоской оглядывала горящие на фасаде окна, за которыми плескался шелковый свет, такой уютный на черном осеннем ветру, там легко спрятаться и всегда найдется еда, вот только надо миновать крыльцо, проскочить мимо стражей, притвориться своей, показать синюю книжечку в улыбку вахтера Бори — знает? не знает?

В сентябре пропуск на вахте проверяют часто из-за первокурсников, из-за обновленного рвения всех ответственных за дом. На вахте вечером может торчать комендантша, что-то оглядывая, подтирая, устало погромыхивая связками ключей. Участковый Колобок с елейной улыбочкой, зорким глазом полосуя как бритвой, или даже декан по общежитиям Коровин, который зимой почему-то носил искусственную женскую шубу. В ее запуганном сознании все трое казались теперь воплощением какой-то сговорившейся злой энергии, призванной разоблачить ее, выдворить из города, а то и стереть с лица земли.

Она со вздохом обхватила округлое дерево ручки, дернула дверь и в полутьме предбанника расправила лоб, плечи. В холле еще и шагу не ступила, как волна тревоги ударила прямо в голову, в живот, по ногам. Обмякла, увидев мать.

Она стояла у аквариума вахты в лиловом мохеровом берете, с лицом, надменным от растерянности. Важенка знала такое ее лицо. Боря озадаченно листал свою книгу, видимо, выискивая ее фамилию.

— Мама, — слабо крикнула Важенка, только чтобы он поскорее перестал рыться в этой книге, забыл ее имя.

Бежала к вахте, и слишком ярко шпарили лампы, ненатурально, едко. Гудело в ушах. Она ткнулась матери куда-то в берет, дымящийся начесом, обнимала неловко, пачкаясь в ее жирной помаде. Боря с облегчением захлопнул талмуд, махнул ей. Помада пахла старым вазелином.

— Пойдем-пойдем, — Важенка, неестественно оживленная, уводила мать от вахты. — Давай сумки свои сюда. Что значит не надо?

Та шла за ней, не оглядываясь, бубнила, что вот, мол, не приехала летом, а мне что думать, и если гора не идет к Магомеду… Из комендантской вышла Жанна.

— Жанна Степанна, это мама моя, — закричала Важенка.

Комендантша заворчала что-то под нос, типа “ну вот, хорошо”, тускловато улыбнулась, здороваясь. Важенка нежно продела руку под локоть матери. Светилась от радости — разве будет нелегал разгуливать по коридорам с родимой матерью? Списки отчисленных уже с лета у Жанны, и каждую неделю она допекает их комнату: где эта Важина? почему не выписалась? домой уехала? никого не предупредила? даже за обходным не пошла?

Нет, Жанна Ивановна, не пошла!

В Ангарске Важенка была прописана в комнате бабушки, которую вот уже три года сдавали семье молодых специалистов. Бабушка ведь жила с ними. В личном деле на факультете значился только этот коммунальный адрес, никакого телефона указано не было. Потому, если и написали из деканата страшное письмо, его бдительно поджидала инженерская семья, лояльная к Важенке.

В комнате все показывала, рассказывала: вот моя кровать, здесь у нас посуда сушится, втроем, да, еще одна девочка, Саша, придет потом.

— Чисто вроде, молодцы! — устало улыбнулась мать, снимая пальто.

— Так я полы только помыла, — горделиво поведала Дерконос, которая с интересом следила за происходящим.

— Я ведь чего только не думала, когда Ира не приехала, — делилась с Дерконос мать, аккуратно ощупывая свежую завивку. — Выгнали, думаю. Боится сказать. Я переговоры на десять минут закажу, а она мне через пять — пока, мам. Чего “пока”-то…

Дерконос фальшиво хихикала, как всегда, махая пухлой рукой, что, вероятно, означало — да какое там выгнали, ее выгонишь! Ну, хотя бы так, — краем глаза следила за ней Важенка, нарезая сало, привезенное матерью. Жаль, что у Дерконос, по всей видимости, даже в мыслях не было куда-нибудь ненадолго исчезнуть.

Важенке не верилось, что рядом на щербатой тарелке, спертой из буфета, в кружок и один посерединке лежат с тихим сиянием домашние блинчики с яйцом и луком, перелетевшие к ней за тысячи верст от бабушкиной сковороды. Она даже осторожно потрогала их загорелую ноздреватую кожу — привет, бабуля! — чем рассмешила мать и, кажется, растрогала.