Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

Снегу вдосталь, вот и ладно! Да, чтоб не забыть! У Агнешки родилась дочка, и назвали ее Катаринка. Справляли крестины. Уже второй раз я был на крестинах. Сначала у Биденко, у нашего кругляша, сестриного мальчонки, ну а теперь у Катаринки. Хорошо, что Катаринка родилась. Но Штефан не приехал. Обещали ему отпуск, а потом не дали. Дивлюсь временами я на этих жандармов! Были крестины, а потом там почти некому было и есть. Один я ел. Им еще пришлось и с собой мне завернуть, хотя я отказывался. Насильно заворачивали. Два дня к крестинам готовились, а потом почти все, правда почти все, только мне одному и отдали!

Ну а в остальном — что? Про Имро пока еще ничего не слышно. Слава богу, хоть Штефан пишет! Почта работает. Но Штефановы письма приходят уже не из Теран — его перевели в другое место. В общем, уже в третий раз.

Немце-Раковце 16.1.1945.

«Бесценная моя семейка!

Знаю, что это письмо вы уже ожидаете, но я не мог раньше послать весть по причине некоторых служебных обязанностей. На крестинах я не был, о чем страшно сожалею. Вы даже не можете представить, какое любопытство меня разбирает! Хоть одним глазком взглянуть бы на нашу Катаринку! Но мне удалось хоть заскочить к родителям в Илаву. Не знаю, может, про это тебе уже известно. Возвратная дорога была долгая, потому как участок тем временем уже захватили русские. А у меня осталось там все. Не знаю, что будет. Перевели нас в соседнюю деревню. Кабы фронт малость отодвинулся, мы бы опять перешли на первоначальное место, но я сомневаюсь, очень даже сомневаюсь. Агнешка, деньги вы получили, все в порядке? Слава богу, что я опять получаю хоть жалованье! Выдает нам его правительственный уполномоченный из Банска-Бистрицы. Получил я достаточно, послал тебе, а остаток в 6500 крон взял себе. На них купил: брюки-гольф, обычные брюки, теплую рубашку, носки, мыло и разные мелочи. Все стало 1000 крон, и теперь у меня при себе 5570 крон. Не беспокойся, зря тратить деньги не буду! А когда получу жалованье и за февраль месяц, опять тебе вышлю.

Питание у меня довольно хорошее. Столуюсь у одного крестьянина по фамилии Слобода. Сколько буду платить, пока не знаю. Но надо думать, вынести можно будет. Стрельба тут дело привычное. Как раз перед домом, где мы работаем, то есть перед домом этого самого крестьянина, стоят три пушки, и, как только начинают палить, отзываются в ответ так называемые «катюши». Но нам, ей-богу, пока везет! Снаряды рвутся все в отдалении, хотя бахнуло уже и перед домом, и за домом, однако в нас еще не угодило. Не бойся, душенька, мы остерегаемся! Но все равно мне уже тут невмоготу. Ведь уже с 10.8.1944 года мы с тобой живем поврозь, а это ни много ни мало шесть месяцев. Не был я приучен к такой долгой отлучке, потому теперь так тяжко и переживаю.

Напиши мне, душенька! Обо всем напиши мне, да побольше! Чтобы было чего читать. И попроси, будь добра, Кулиха починить мне те башмаки! Пускай вышлет их по моему адресу наложенным платежом, я заплачу. У меня тут только солдатские ботинки, и те ужасно рваные, когда оттепель, то промокают.

Агнешка, тебе не удалось ничего добиться? Знаю, много ходить ты не могла, но меня так тянет домой! Может, пан гл. зам. Прцух попросил бы пана шефа безопасности Кубалу. Агнешка, ведь нас тут в любую минуту могут захватить русские, и потом я уже не смогу узнать о вас совсем, совсем ничего. Если бы ты была с детьми рядом со мной, я не переживал бы. А так, Агнешка, дорогая моя, скажи мне на милость, что это за жизнь? Боже мой, иной раз я так на себя злюсь! Как я мог выбрать такую-то работу?! Если бы я хоть легче ко всему относился! Сколько у меня уже было всяких начальников! А я знай слушался да слушался, хотя они-то свои взгляды меняли. А я, видишь, какой послушный болван! Иной раз ужасно на себя злюсь!

Кланяйся всем! И напиши, если получила ты деньги. А как с тем ящичком, что ты мне послала, когда закололи свинью? Пришел назад? Обо всем напиши! А если ты опять надумаешь послать мне посылку, пошли мне в ней какие-нибудь сигареты, табаку и бумаги, потому что в куреве здесь форменная нужда.

Еще раз всем шлю поклон! Тебе, Агнешка, и моим доченькам, Зузанке и Катаринке!

Храни Вас бог!

Почта, стало быть, работает. Работает, хотя и не для всех. Вильму, меня и наших почтари не жалуют. А мастер временами твердит, что он почтарей не жалует. Особенно когда маленько под хмельком, наскакивает на них. — На почту я совсем не надеюсь, — заявляет он, и тогда глаза у него чуть расширяются и сверкают, словно загораются всамделишной злостью. — Почта мне еще сроду не сослужила службу. Ведь и этот, что вечно тут по деревне взад-вперед на велосипеде раскатывает, какой же это почтарь? Он даже велосипеда своего не стоит. Знай ездит, ездит, ездит, даром перед людьми комедию ломает. А в сумке ни шиша. Если он сюда ненароком заглянет, увидите, что я с ним сделаю. — Мастер склоняет к плечу голову, но тут же снова сердито подымает ее, откидывая даже немного назад, и глаза у него еще больше сверкают, подымает он и руку. Окажись в такую минуту почтарь поблизости, наверняка получил бы от мастера затрещину.