Карел Конрад - Отбой!

Такой сильной и глубокой была увлеченность Эмануэля своим предметом, что у него больше ни на что не оставалось ни охоты, ни времени, да он и не нашел бы ни в чем удовлетворения, не говоря уже об удовольствии. А когда общественные условности заставляли Эмануэля обращаться к чуждым ему темам и делам, он походил на человека, взявшегося за карточную игру, не зная карт. Это было насилие над собой, и порой смешно было смотреть, до чего несуразно ведет себя Эман — совсем как ребенок или полный невежда. Смущенно теребя рыжеватые усики, он старался скрыть свой естествоиспытательский подход ко всему окружающему.

— Ты варвар и таким останешься! — сказал наконец Губачек Пуркине, на которого решительно не действовали уговоры пойти на концерт или в оперу.

Нет, Эмануэль не пойдет слушать музыку! Он отлично знает, что это такое, он видел один раз «симфоническую команду» за работой. Тогда его больше всего поразило, как одновременно поднимаются и опускаются кончики смычков. Это зрелище невозможно наблюдать несколько часов подряд. Смотреть, смотреть, а самому сидеть без дела, — просто нестерпимо.

Так относился Эмануэль ко всему, что не входило в круг его интересов.

Предложение Пепичка развлечься было воспринято Эмануэлем как покушение на время, которым он так дорожил. Например, в тот раз, когда они приняли участие в демонстрации у Национального театра, Эмануэль в простоте душевной дал себя вытащить на улицу на полчасика, и вот, пожалуйста, результат: они проторчали на улице чуть не до двух часов ночи. Зря растревожена больная нога, потом она ныла несколько дней. Да еще Эмануэль едва уберегся от конной полиции, — в последний момент вскочил на тротуар. (После этого он проникся еще большей неприязнью к полицейским, напоминавшим ему капралов и фельдфебелей на фронте.)

Однажды Эмануэлю пришла идея обезвредить полицейских, чтобы они не нападали на людей, которые не совершили никакого преступления, а лишь открыто выражают свои взгляды. Нужно взять стеклянную трубочку длиной в десять — пятнадцать сантиметров, доказывал Эмануэль, и вложить в нее отравленную иглу. За ядом не будет остановки, его можно достать в университетской клинике. Дальше дело происходит так. Конные полицейские начинают теснить толпу, заезжая на тротуар. Ты вкладываешь в трубочку смертоносную иглу, дуешь — и игла летит и вонзается в лошадиный бок. Среди шума этого никто не замечает, а лошадь почти не вздрагивает, ведь укол был совсем слабый. Однако через минуту она валится на мостовую и придавливает собою всадника.

— Это будет здорово! — восклицает Эмануэль. — Пока полицейский придет в себя, граждане по перышку растащат на память хохол с его кивера.

Оба друга начинают с увлечением развивать эту идею.

— Было бы недурно угостить иглой и офицерских коней, — живо говорит Пепичек, видимо вспоминая Нейкерта, — да устроить это на параде, когда смогут полюбоваться все солдаты. Может быть, балбесы офицеры увидят в этом знамение свыше и начнут вести себя приличнее. Хотел бы я видеть, какой испуг и переполох произойдут при церемониальном марше.

Оба фантазируют дальше.

— На параде и генерал какой-нибудь может сверзиться! — восклицает один.

— Хорошо бы раздать такие трубочки всем, каждому солдату, — перебивает его другой. — Вот можно бы натворить дел в армии…

— Да. Так можно прикончить всех лошадей, которые возят пулеметы.

— И пушки и амуницию!

— Боеприпасы!

— Гранаты!

— Это ускорило бы победу Антанты, и вскоре наступил бы всеобщий мир!

Оставим их в покое, пусть пофантазируют, доходя в своем увлечении до самых нелепых крайностей. Вы же знаете, что такое мятежные речи молодых. Будем искренни и признаем: они нужны, эти сумасбродные речи, без них немыслима жизнь. Ведь даже взрослые люди любят порой пофантазировать. Иногда эти речи ведутся почти всерьез, иной раз — это лишь задорная болтовня, но важно одно — в них проявляется живой, искрометный, человеческий дух, они рождены потребностью высказаться, презрев всяческие условности, довести до абсурда высказанную идею, мыслить и говорить, будто в легкой горячке, мчаться, закусив удила.

Итак, оставим наших друзей в покое, пусть наговорятся досыта.

Под конец один из них, увлеченный невероятными замыслами, воскликнул, захлопав в ладоши:

— Это будет замечательно, давай попробуем!

Другой тотчас отозвался:

— Завтра же!

Но уже через минуту Эмануэль спохватился, что ни за что не позволит себе убивать ни в чем не повинных животных, да еще таких благородных, как лошади.